Фавориты Фортуны

Цезарь тихо сидел в дальнем углу комнаты и пристально наблюдал за лицами женщин. Как мог Марий-младший причинить такую боль тете Юлии? Особенно после того, что натворил в конце своей жизни его сумасшедший старик отец! Юлия завязла в своем огромном горе, как муха в куске янтаря. Она стала еще красивее, потому что застыла. Боль таилась внутри, никто ее не видел. Даже глаза не выдавали ее.

Вошла Муция. Юлия отпрянула, отвела взгляд.

Аврелия сидела прямо, черты лица заострились, лицо каменное.

– Муция Терция, ты винишь Юлию за убийство твоего отца? – строго спросила она.

– Конечно нет, – ответила жена Мария-младшего, пододвинула стул к Юлии, села и взяла ее руки в свои. – Пожалуйста, Юлия, посмотри на меня.

– Не могу.

– Посмотри! Я не намерена возвращаться в дом моего отца и жить там с мачехой. Я также не хочу переезжать в дом моей матери с ее отвратительными мальчишками. Я хочу остаться здесь, с моей дорогой и доброй свекровью.

Значит, с этой стороны все обстояло хорошо. Казалось, жизнь продолжалась – для Юлии и Муции Терции, хотя они ничего не слышали о том, что Марий-младший заперт в Пренесте. Сообщения с разных полей сражений были в пользу Суллы. «Если бы Марий-младший был сыном Аврелии, – размышлял сын Аврелии, – его мало утешили бы мысли о матери, пока тянутся бесконечные дни в Пренесте». Аврелия – не такая мягкосердечная, не такая любящая, не такая всепрощающая, как Юлия. Если бы она была такой, он мог бы стать похожим на Мария-младшего! Цезарь унаследовал от своей матери отчужденность. И ее жесткость.

Плохие новости громоздились одна на другую. Карбон сбежал ночью. Сулла заставил отступить самнитов. Помпей и Красс разбили армию, которую Карбон бросил в Клузии. Поросенок и Варрон Лукулл контролировали Италийскую Галлию. Сулла вошел в Рим только на несколько часов, чтобы назначить временное правительство, – и оставил вместо себя Торквата с фракийской кавалерией, чтобы быть уверенным, что временное правительство будет функционировать успешно.

Сулла не пришел навестить Аврелию, что очень удивило ее сына. Удивило до такой степени, что он попробовал кое-что разузнать. О той неожиданной встрече недалеко от Теана Сидицина Аврелия почти ничего не рассказывала. И теперь она сидела невозмутимая. Цезарь решил нарушить это спокойствие.

– Он должен был прийти к тебе! – сказал Цезарь.

– Он больше никогда ко мне не придет, – ответила Аврелия.

– Почему?

– Те посещения остались в прошлом.

– В том прошлом, когда он был достаточно красив, чтобы нравиться? – фыркнул ее сын, внезапно проявив так сурово подавляемый характер.

Аврелия застыла и уничтожающе посмотрела на Цезаря.

– Ты глуп и оскорбляешь меня. Уйди! – приказала она.

Он ушел. И никогда больше не затрагивал эту тему. Что бы Сулла ни значил для Аврелии, это ее дело.

Они слышали об осадной башне, которую соорудил Марий-младший, и о ее бесславном конце; о других его попытках прорваться сквозь стену Офеллы. А потом, в последний день октября, пришло ужасное известие о том, что девяносто тысяч самнитов стоят в лагере Помпея Страбона у Квиринальских ворот.

Следующие два дня были худшими в жизни Цезаря. Задыхаясь в своем жреческом наряде, с запретом дотрагиваться до меча и смотреть на умирающих, он закрылся в кабинете и приступил к работе над новой эпической поэмой – на латыни, не на греческом, – выбрав дактилический гекзаметр, чтобы сочинять было труднее. Шум сражения звенел в его ушах, но он постарался отвлечься от него и все продолжал плести этот сводящий с ума спондей и громоздить пустые фразы. Ему до боли хотелось быть там. Он признавался себе, что ему все равно, на чьей стороне драться, лишь бы драться…

И когда ночью звуки замерли, он быстро вышел из кабинета, нашел мать, склонившуюся над счетами, и встал в дверях, трясясь от гнева.

– Как я могу написать что-то, если ничего не знаю? – выкрикнул он. – О чем творили создатели великой литературы, если не о войне и о воинах? Разве Гомер зря растратил жизнь на трескучие фразы? Разве Фукидид считал искусство пчеловодства подходящей темой для своего пера?

Аврелия знала, как осадить Цезаря, и произнесла холодным тоном:

– Вероятно, нет, – и возобновила свою работу.

В ту ночь миру пришел конец. Сын Юлии был мертв, все они были мертвы, и Рим принадлежал Сулле, который не пришел к Аврелии и не прислал никакого сообщения.

То, что Сенат и Центуриатное собрание проголосовали за то, чтобы он был диктатором, знали все и без конца об этом говорили. Луций Декумий рассказал Цезарю и молодому Гаю Матию, который жил в другой квартире на первом этаже их дома, о таинственном исчезновении всадников.

– Пропадают все, кто разбогател при Марии, Цинне или Карбоне. И это не несчастные случаи. Тебе повезло, что твой папа уже давно мертв, Прыщик, – сказал Луций Декумий Гаю Матию, который получил это неблагозвучное прозвище, как только научился ходить. – И твой папа тоже, наверное, молодой Павлин, – сказал он Цезарю.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Матий, нахмурившись.