Фавориты Фортуны

– Я люблю, когда приходит зима, – сказала Рия, помогая им утеплять соломой конюшню. – В Риме холодная зима – несчастье, а в эту декаду у нас очень холодные зимы. Но здесь, по крайней мере, она чистая и сухая, как бы холодно ни было.

– Мне надо скорее уйти, – сказал Цезарь, орудуя сеном.

– Учитывая, сколько лопают твой германец и его коняга, я буду только рада, когда вы уйдете, – сказала мать Сертория, посмеиваясь. – Но не завтра. Может быть, послезавтра. Если станет возможно проехать между Римом и Нерсами, здесь тебе будет небезопасно. Когда Сулла вспомнит меня – а он должен вспомнить, он очень хорошо знал моего сына, – он первым делом пришлет сюда своих наемников.

Но гостям Рии не суждено было уйти. В ночь, когда они планировали отъезд, Цезарь захворал. Хотя на улице трещал жуткий мороз, дом был хорошо прогрет, как это принято в деревне: жаровни стояли вдоль каменных стен и добротные ставни не пропускали ветер. Но Цезаря бил озноб, и ему становилось все хуже.

– Мне это не нравится, – объявила Рия. – Я даже слышу, как стучат твои зубы. Но это длится слишком долго, чтобы быть простой лихорадкой. – Она положила ему руку на лоб и поморщилась. – Ты горишь! У тебя голова болит?

– Очень, – пробормотал он.

– Завтра ты никуда не поедешь. Иди сюда, германская глыба! Положи твоего хозяина в постель.

Цезарь оставался в постели, его трясла лихорадка, мучил кашель, не переставала болеть голова, его рвало.

– Caelum grave et pestilens – малярия, – сообщила знахарка, пришедшая к больному.

– Это не типичная малярия, – упрямо сказала Рия. – Это не четырехдневная и не трехдневная малярия. И он не потеет.

– Это малярия, Рия. Только необычная.

– Он умрет!

– Он сильный, – сказала знахарка. – Заставляй его пить. Лучшего совета я тебе дать не могу. Воду, смешанную со снегом.

* * *

Сулла готовился прочитать письмо от Помпея из Африки, когда в комнату вошел взволнованный управляющий Хрисогон.

– В чем дело? Я занят, хочу прочитать вот это!

– Господин, знатная женщина хочет видеть тебя.

– Скажи ей, пусть проваливает.

– Господин, я не могу!

Сулла оторвался от письма и удивленно посмотрел на Хрисогона.

– А я и не думал, что существует кто-то в мире живых, перед кем ты можешь спасовать, – молвил Сулла, забавляясь. – Ты дрожишь, Хрисогон. Она тебя укусила?

– Нет, господин, – сказал управляющий, который был начисто лишен чувства юмора. – Но я думал, что она убьет меня.

О, полагаю, я просто обязан увидеть эту женщину. Она назвала свое имя? Она смертная?

– Она назвала свое имя – Аврелия.

Сулла протянул руку, посмотрел на нее.

– Нет, я еще не превратился в прах.

– Впустить ее?

– Нет. Скажи ей, что я больше никогда не хочу ее видеть, – сказал Сулла.

Но он не вернулся к письму Помпея. Письмо его больше не интересовало.

– Господин, она отказывается уйти, пока не увидит тебя.

– Тогда пусть слуги вынесут ее.

– Я пытался, господин. Они боятся дотронуться до нее.

– Да, правильно! – Раздраженный, Сулла закрыл глаза. – Хорошо, Хрисогон, впусти ее.

И когда Аврелия решительно вошла в комнату, он сказал:

– Садись.

Она села. Яркий зимний свет осветил ее всю, вновь демонстрируя, что может сотворить время с когда-то идеальными чертами. В палатке командующего в Теане свет сочился так скудно, что Сулла и не разглядел Аврелию толком, но теперь он видел ее отчетливо. Слишком худая – это должно было сделать ее менее красивой. Но получалось наоборот. Густой румянец, который раньше заливал ее щеки и красил губы, исчез, сделав кожу мраморной. Волосы не поседели. Не поддалась она и желанию выглядеть моложе, изменив стиль прически. Она продолжала зачесывать волосы назад и собирать их в пучок на затылке. Глаза Аврелии остались прекрасными, обрамленные густыми черными ресницами под черными бровями в разлет. Эти глаза в упор смотрели на Суллу.

– Пришла по поводу своего мальчика, конечно, – начал Сулла, откидываясь в кресле.

– Да.

– Тогда говори, я слушаю.

– Ты сделал это потому, что он так похож на твоего сына?

Потрясенный, Сулла не мог больше выдерживать ее упорный взгляд и уткнулся в письмо Помпея, пока боль от вонзенного жала не утихла.

– Да, я был потрясен, когда увидел его, но нет, не поэтому.

И Сулла вновь устремил на нее холодный злой взгляд.

– Мне нравился твой сын, Луций Корнелий.

– Это не способ получить то, что ты хочешь, Аврелия. Мой мальчик умер слишком давно. Я научился жить с моей болью, даже когда такие люди, как ты, пытаются выгадать для себя на этом.

– Значит, ты знаешь, чего я хочу.

– Разумеется. – Он немного отодвинул кресло назад, не привыкнув еще к вогнутым, внутрь ножкам устойчивой конструкции романского стиля. – Ты хочешь, чтобы я сохранил тебе сына. Хотя своего сына я не сберег.

– Ты не можешь винить в этом ни меня, ни моего сына.

– Я могу обвинить любого, кого захочу. Я – диктатор! – крикнул он с пеной в уголках губ.

– Чепуха, Сулла! Ты сам не веришь в это! Я пришла просить тебя пожалеть моего сына, который заслуживает, смерти не больше, чем заслуживал участи быть фламином Юпитера.

– Согласен, он не подходит для своей должности. Но он получил ее. Наверное, ты хотела этого.