Фавориты императорского двора. От Василия Голицына до Матильды Кшесинской

Но именно с детьми было связано величайшее горе в жизни Марии Александровны и ее мужа. Их первая дочь — Александра — умерла от кори, не дожив до семи лет. Анна Тютчева пишет: «Это был первый ребенок от брака цесаревича и цесаревны, и цесаревич исключительно любил ее, она также страстно была к нему привязана, так что, будучи еще совсем маленькой, горько плакала, когда отец ее был в отсутствии. Цесаревна говорила мне, что никогда великий князь так не играл с другими детьми, как с этим ребенком. Он был ей товарищем и постоянно носил ее на руках. Привязался он к ней еще сильнее потому, что ее рождение было некоторым разочарованием для остальных членов семьи, особенно для императора Николая, рассчитывавшего сразу иметь наследника престола и потому оставшегося недовольным рождением девочки. Доброе и нежное отцовское сердце чувствовало потребность вознаградить усиленной лаской за холодность, проявлявшуюся вначале к новорожденной, за которой, впрочем, через год явился наследник».

Вторым ударом стала смерть от туберкулезного менингита в 1865 году, в возрасте 23 лет, их старшего сына и наследника — великого князя Николая. Как писала Ольга Николаевна, ей показалось, что после смерти сына из Марии Александровны «вынули душу».

Неизв. художник. Портрет императора Александра II, императрицы Марии Александровны и цесаревича Николая Александровича. 1855 г.

После кончины цесаревича Николая Александровича в Ницце 12 апреля 1865 г.

* * *

Анна Тютчева писала о Марии Александровне: «Она всю жизнь сохранила эту молодую наружность, так что в 40 лет ее можно было принять за женщину лет тридцати. Несмотря на высокий рост и стройность, она была такая худенькая и хрупкая, что не производила на первый взгляд впечатление belle femme; но она была необычайно изящна, тем совершенно особым изяществом, какое можно найти на старых немецких картинах, в мадоннах Альбрехта Дюрера, соединяющих некоторую строгость и сухость форм со своеобразной грацией в движении и позе, благодаря чему во всем их существе чувствуется неуловимая прелесть и как бы проблеск души сквозь оболочку тела. Ни в ком никогда не наблюдала я в большей мере, чем в цесаревне, это одухотворенное и целомудренное изящество идеальной отвлеченности. Черты ее не были правильны. Прекрасны были ее чудные волосы, ее нежный цвет лица, ее большие голубые, немного навыкат, глаза, смотревшие кротко и проникновенно. Профиль ее не был красив, так как нос не отличался правильностью, а подбородок несколько отступал назад. Рот был тонкий, со сжатыми губами, свидетельствовавший о сдержанности, без малейших признаков способности к воодушевлению или порывам, а едва заметная ироническая улыбка представляла странный контраст к выражению ее глаз. Я настаиваю на всех этих подробностях потому, что я редко видала человека, лицо и наружность которого лучше выражали оттенки и контрасты его внутреннего чрезвычайно сложного „я“».

Далее она сообщает о глубокой религиозности Марии Александровны и отмечает, что душа ее «была из тех, которые принадлежат монастырю». И что «в своем окружении матери, жены, государыни она казалась как бы чужой и не освоившейся». Возможно, она заметила все нараставшую грусть Марии Александровны, но истолковала ее по-своему, сочтя причиной то, что та не была создана для дворцовой жизни, для власти и для трона.

Но, возможно, эта грусть была связана с тем, что, как пишет граф Шереметев, «сдается, что государю Александру Николаевичу было душно с нею».

Император все больше отдалялся от своей жены и уже почти открыто ухаживал сначала за ее фрейлиной Александрой Сергеевной Долгоруковой, которая, по словам Шереметева, «владела умом и сердцем государя и как никто изучила его характер».

* * *

Но Александра Сергеевна вскоре получила отставку, а Александр серьезно увлекся другой Долгоруковой — выпускницей Смольного института, дочерью гвардейского капитана князя Михаила Михайловича Долгорукова, Екатериной Михайловной.

Они начали встречаться вскоре после смерти наследника. Долгорукова тайно сопровождала императора во всех его ближних и дальних поездках по стране и за границу. Летом местом их встреч стал павильон Бельведер в Петергофе, неподалеку от которого брат Долгоруковой снимал дачу.

П. Борель. Дворец Бельведер в Луговом парке