Фавориты императорского двора. От Василия Голицына до Матильды Кшесинской

Сюртук сей монарх, ложась спать, обыкновенно приказывал класть или под подушку свою, или на стул у кровати. Когда же его величество започивал, а господин Орлов, окончивши денванье свое, прогулял с приятелями всю ночь, монарх, проснувшись, захотел записку ту рассмотреть тотчас, но, не найдя оной в кармане, заключил, что она украдена и крайне прогневался. Он приказал позвать к себе Орлова, который раздевал его, но его не нашли. Он велел его сыскать скорее, но как не могли долго его отыскать, то от сего гнев его паче еще увеличиться был должен. Наконец Орлов был сыскан и, узнавши, что монарх чрезмерно на него гневается, не ведая же к тому причины, заключил, что, конечно, узнал государь о любовной его связи с камер-фрейлиной Гамильтон, любимицей ея величества. В таковых мыслях вошедши и, увидя монарха весьма гневным, упал к ногам его, вопя: „Виноват, государь! Люблю Марьюшку!“ (так называлась фрейлина оная). Государь из сего узнав, что в похищении бумаг он невиновен, особливо же когда в то же самое время дневальный денщик Поспелов сыскав оную в сюртуке, принес к монарху, сказав, где он ее нашел.

И так со спокойным уже видом спрашивал государь Орлова, давно ли он любит ее? — „Третий год“. — „Бывала ли она беременна?“ — „Бывала“. — „Следовательно, и рожала?“ — „Рожала, но мертвых“. — „Видел ли ты мертвых?“ — „Нет, не видал, а от нее сие знал“, — отвечал Орлов. К несчастью сей любовницы незадолго перед тем при вывожении нечистот найден был мертвый младенец, обернутый в дворцовой салфетке, но не могли тогда дойти до виновницы того. Из ответов же сих заключил монарх, что сия убийца-мать есть точно фрейлина Гамильтон. Он тот же час призывает ее к себе и при Орлове же спрашивает ее о том. К несчастью виновная сия вздумала в том запираться и клятвенно невинность свою утверждать, однако же, наконец, будучи уличена потсудной любовью ея с Орловым, принуждена была признаться во всем и что уже двух таким образом погубила младенцев. Монарх паки спрашивает ее: знал ли о сем Орлов? — „Не знал“, — отвечает она, но монарх, оставшись о сем в подозрении, повелевает его отвести в крепость под стражу, а виновную, яко смертоубийцу и нераскаявшуюся, отдать уголовному суду.

Суд сей не мог не осудить ее на смерть; определение сие монарх (в 1719 году) подтверждает, и дается ей некоторое время на покаяние и приуготовление себя к казни.

Ее величество, любя сию несчастную, все силы свои употребляла на то, чтобы спасти ее, но все было тщетно. Наконец склонила она к убеждению супруга своего любимую его невестку — царицу Прасковью Федоровну, которой, говорит Татищев, советы и просьбы государь никогда не презирал, и условились, что накануне казни гамильтоншиной сия царица позвала монарха к себе с государынею и пригласила бы к тому же графа Апраксина, Брюса и Толстого. По прибытии их величества и сих особ, в продолжении разговоров, царица склонила речь на несчастную Гамильтон, извиняла преступление ее слабостью человеческой, срамом и стыдом, превозносила добродетель в Государе, милосердие, уподобляющее его Богу, перед которым все смертные виновны и нечисты, но он терпит оныя и ожидает покаяния нашего и проч. Сии рассуждения царицыны, утверждали, как самыя справедливейшие, и помянутые министры, заключая свои рассуждения псалмониковыми словами: аще беззакония назриши, Господи, кто постоит?

Монарх, все выслушав терпеливо, на перебивая речи их, спросил невестку свою: „Чей закон есть на таковые злодеяния?“ Царица должна была признаться, что вначале Божий, потом государев. „Что же именно закон сей повелевает? Не то ли, что проливая кровь человеческую, да прольется и его?“ Должна была подтвердить она и сие, что за смерть смертью. „А когда так, — сказал паки Государь, — то рассуди невестушка: если тяжко мне закон и отца, и дедов моих нарушить, то коль тяжче Закон Божий уничтожить, — и, обратясь к помянутым особам, сказал: — Не хочу быть ни Саулом, ни Ахавом, которые, нерассудною милостью закон преступя, погибли и телом, и душою; если вы имеете смелость, то возьмите на душу сие дело и решите, как хотите, — я спорить не буду“. После сего все умолкли, не смея ни на себя того взять, и ниже просить за несчастную государя; и царица увидела себя принужденной замять речь шуточным прикладом. И так бедная Гамильтон заплатила за убийство рожденных ей младенцев своею головою, которая на другой день сего разговора была отрублена публично».

П. Сведомский. «Мария Гамильтон перед казнью»

«Гамильтонша», или «Марьюшка», упомянутая в этой истории, — это Мария Даниловна Гамильтон, шотландка, происходившая из семьи, приехавшей в Россию еще при Иване Грозном. Вероятно, она — дочь Виллема (Уильяма) Гамильтона и находилась в родстве с той самой Мэри Гамильтон, женой Артамона Матвеева и воспитательницей матери Петра. Мария служила фрейлиной жены Петра Екатерины.