Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

У Юли Додоновой прием был опять в другом роде: у нее были два старших брата и младшая сестра. Отец ее и старших братьев умер в сумасшедшем доме, мать ее вышла второй раз замуж за его товарища, который усыновил старших детей, младшая сестра была от второго мужа. Перед ужином мы проходили через кухню, там лежали две охотничьи собаки, братья Юли были охотниками. Кроме нас, были еще посторонние гости, были танцы и настоящий ужин, с рябчиками, вином и мороженым.

Кроме Ирины Старинкевич, к нам в класс поступили еще две новые ученицы: Женя Зехова и Люба Юдлевская. Женя приехала с Дальнего Востока, у нее был монгольский тип лица. Младшая сестра ее, Ляля, поступила в пятый класс. Она совершенно не похожа была на сестру: красивая, голубоглазая, с волнистыми белокурыми волосами, заплетенными в две косы. Сестры поселились в интернате. Отец их, по-видимому, был богатым купцом или промышленником. Женя была симпатичная и неглупая девочка, Ляле же, по-видимому, вскружила голову ее красота, и она думала больше о нарядах и кавалерах, чем об учении. Сестры проучились у нас один только год и куда-то уехали.

Люба Юдлевская была крещеная в лютеранство еврейка. Она была на несколько лет старше нас и прожила уже сложную и разнообразную жизнь. Родные ее жили в Аргентине, сама она жила во Франции, подробно об обстоятельствах своей жизни она не рассказывала. Ввиду отсутствия правильного учения в последние годы ей было трудно учиться, но она упорно старалась, добивалась хороших отметок. Она часто просила меня помочь ей, объяснить непонятное, и, видимо, симпатизировала мне, в классе она еще чувствовала себя чужой.

Отпуская меня несколько раз в гости к девочкам, мать захотела и сама посмотреть на моих подруг и предложила позвать их ко мне как-нибудь вечером. Кроме Липы я позвала Юлю, Хеллю, Тею, Веру Хвольсон, Марусю Мущенко и Любу Юдлевскую. Собрались у меня в комнате, играли в разные игры, потом пошли в столовую пить чай. К моему огорчению, кроме родителей и Марии Павловны, там сидела еще А. И. Погоржельская, она была у нас накануне вечером и узнала о предстоящем сборище и заявила, что придет посмотреть моих подруг, хотя никто ее не приглашал. Она испортила мне весь ужин, бесцеремонно вмешиваясь в наши разговоры и придавая всему собранию нежелательный тон.

В эту зиму в Петербург на гастроли приезжали известные артисты братья Рафаил и Роберт Адельгейм[193]. Маргарита моя была от них без ума. Она вообще, в особенности в юности, увлекалась артистами. Она рассказывала про себя следующую забавную историю. Была она в театре, играл какой-то известный артист. Он совершенно пленил ее своей игрой, она дожидалась после спектакля у подъезда его выхода, дождалась и была вознаграждена за свое терпение тем, что артист пожал ей руку! В полном счастье Маргарита шла домой, держа руку прямо перед собой и давая себе слово не мыть ее никогда в жизни. Размечтавшись, она не смотрела, куда идет, упала и попала вытянутой рукой прямо в лужу! Хочешь, не хочешь, а пришлось ей вымыть эту руку и смыть следы прикосновения знаменитого артиста. Братья Адельгейм играли в маленьком частном театре Неметти, находившемся где-то на Петроградской стороне. Среди других пьес они играли в «Разбойниках» Шиллера, Рафаэль играл Франца Мора, а Роберт, который был очень красив, играл Карла Мора. Мы изучали в это время по немецкой литературе Шиллера, как раз его «Разбойников», и фройлян Меттус решила повести наш класс в театр, посмотреть этот спектакль. Игра Адельгеймов мне очень понравилась, но, к сожалению, остальные артисты были далеко не на высоте, и вся обстановка театра была убога.

Мне не повезло в новом 1906 году: вскоре после Масленицы я заболела сильной стрептококковой ангиной, проболела не больше недели, но после этой ангины у меня опять стало часто болеть горло. В самом конце марта я заболела корью. У нас в классе было уже два случая заболевания корью, незадолго до меня заболела Вера Хвольсон. В четверг на Страстной неделе я пошла на дванадцать Евангелий, в пятницу вечером мы вместе с Липой пошли «Христа хоронить». Уже в церкви я почувствовала себя нехорошо, когда я пришла домой, у меня уже было тридцать восемь и пять. Меня уложили в постель, на следующий день приехавший доктор заявил, что у меня корь, я на всю жизнь запомнила эту свою болезнь, так как это была последняя болезнь, которую я перенесла под неусыпным надзором и уходом матери. С тех пор больше никогда за мной так не ухаживали, никогда больше я так не нежилась, выздоравливая, как во время кори.