Фаза мертвого сна

Она была детской, уютной и крохотной. Низенькая кроватка, слишком короткая и узкая для взрослого, распахнутый балдахин, весь в рюше и тюле, в углу прятался кукольный домик — три заставленных крошечной мебелью этажа и маленькая кукла, сидящая в одной из комнаток, пол был застелен ковром, на стенах развешены яркие, неумелые рисунки. Я так внимательно разглядывал каждую мелочь, что две фигуры, застывшие у окна, заметил в самый последний момент.

Невысокая девушка с копной темных густых волос стояла вполоборота, я мог разглядеть лишь ее простое платье, доходящее до самых щиколоток, и грубый узел белого фартука, перехваченного на талии. Одной рукой она опиралась о стену, а второй притягивала к себе упирающуюся девочку, та была одета куда богаче — шелестела пышным розовым платьицем, с неудовольствием дергала ножками в белых панталонах, щелкали об пол каблучки ее маленьких черных туфелек.

Обе они были настолько живыми, что мне стало страшно. Я никогда не видел таких снов. Обычно мир снился мне ненадежным, предметы таяли от прикосновений, люди шевелили длинными, вытянутыми конечностями и гомонили, меняя голоса на звериные вопли.

Но стоящая у стены девушка злилась так же искренне, как любая другая, отчитывающая непослушного ребенка. Она чуть развернулась, и теперь я мог разглядеть ее маленький, сморщенный от досады носик, ее большие глаза, глубоко посаженные, круглые, сверкающие гневом, и даже губу, которую она закусила острыми зубками. Под ногами у нее валялась распотрошенная книжка, и девочка не желала подходить к ней, вырывалась, плакала.

Это выглядело сценой из живого спектакля, за которой я подглядывал почти не дыша. Вот актриса наклонилась и подобрала смятую страницу, вот поднесла ее ближе к девочке, и та залилась слезами. Звуков я почти не слышал, гул нагнетался в моей голове, звенело в ушах, давило виски, но мне и дело не было до этих мелочей.

Действие продолжалось. Фигуры двигались словно в танце — отточено и плавно. Девочка упорствовала, ее маленькое личико полыхало гневом. Она размахнулась свободной ладошкой и с силой ударила по стискивающим ее тонким пальцам. Я не услышал шлепка, но увидел, как девочка выскользнула из рук опешивший наставницы, отскочила в сторону, но тут же испугалась, бросилась обратно к той, что с досадой терла ушибленную кисть. Я перевел взгляд. Ее лицо — острое, чуть грубоватое, но от того красивое настолько, что жалобно заныло в груди, — побледнело. Между бровей пролегла тонкая морщинка. Она поджала губы и, не глядя на застывшую у кукольного домика воспитанницу, шагнула к двери.

Наши глаза встретились. На мгновение мне показалось, что она скользнет равнодушным, невидящим взглядом и пройдет мимо, даже не заметив. Словно из нас двоих не существует именно меня. Словно это я — призрак, отблеск чужого мира, слепая тень, случайный образ на ее пути. В эту же секунду я бы проснулся, и все закончилось бы, оставляя после себя горьковатый привкус острого, скоротечного наслаждения, упущенного, как все прекрасное в нашей жизни. Сейчас мне кажется, что это стало бы лучшим исходом. Но она меня увидела.

Ее большие тревожные глаза потемнели, в них промелькнул испуг, но тут же сменился растерянностью, обращаясь в гнев. Она порывисто вдохнула, тонкие ноздри затрепетали. Я успел заметить, как медленно стекает капелька пота по ее виску, когда одним движением она захлопнула передо мной дверь, разрывая нить, связавшую было нас.

И я тут же проснулся.

5

Желтоватый от времени фаянс становится белоснежным, если заливать его тройным «Утенком», потом ждать пару минут, тереть ершиком, заливать снова, ждать еще минут пять-шесть и смывать. Смоешь слишком рано — желтизна никуда не денется, забудешь и оставишь средство — оно засохнет и избавится его не получится до второго пришествия.

Но если сделать все правильно, то толстый менеджер Максим останется довольным. Чистоту унитазов он проверял лично каждый три часа, заходил в кабинки, осматривал их на наличие клочков бумаги и пятен биологического происхождения, потом наклонялся над каждым унитазом и смотрел. Смотрел долго, поводил носом даже. И если замечал под ободком налет, то мыть приходилось еще раз, прямо у него на глазах.

Почему чистота унитазов так важна в заведении с пластмассовой посудой и пересушенной картошкой в фольге, я не знал. Но спрашивать не решался. Просто драил проклятые толчки, радуясь, что насморк и хлорка отбили у меня всякое обоняние еще в первый день.