Фазиль. Опыт художественной биографии

«Помнится, школьником, роясь в груде книг, разбросанных на стойке сухумского букиниста, я вытащил маленькую книжку стихов с именем Пастернак на обложке. Имя мне ничего не говорило. Я уж собирался положить книгу на место, но тут старый букинист сказал:

— Берите, не пожалеете. Это современный классик.

Я тогда абсолютно не верил, что классик может быть современным. Но то ли для того, чтобы не обижать букиниста, то ли для того, чтобы показать ему, что я и сам разбираюсь в стихах, листанул книгу. Я впервые прочел стихотворение „Ледоход“. Впечатление было ошеломляющее и странное. Оно даже не казалось мне поэтическим. Скорее, это было ощущение физического наслаждения, только с огромным избытком. Как будто в жаркий летний день в мой разинутый рот кто-то из ведра вливает лимонад. И вкусно, и слишком много».[15]

Темперамент раннего Пастернака не совпал с темпераментом сдерживающего себя, стесняющегося демонстрации чувств подростка.

Впрочем, некоторые книги из этого спокойствия Искандера буквально вышибали. Особенно ему запомнился роман Льва Толстого «Анна Каренина». Фазиль прочитал его в тринадцать лет, случайно найдя томик в деревенском доме, — непонятно, как он там мог вообще оказаться; такая вот (не)случайность. Мальчик был настолько потрясен, что, по позднейшим словам Фазиля, «был близок к безумию». Острая психотическая реакция на прочитанное запомнилась ему на всю жизнь. Несколько дней он ходил, напевая какой-то сумасшедший, самим выдуманный траурный марш. Чувства рвались наружу, поделиться было не с кем. Возможно, тогда всё и сложилось окончательно, тогда Фазиль и вступил на писательскую стезю: чтобы превратить бессловесное мычание в собственные слова.

Потом Искандер «Анну Каренину», конечно, перечитывал, находил великой книгой, но такой реакции больше не было — да и слава богу!

Интересно, что в детстве, да и потом, в течение всей жизни, чтение запоем у Искандера сменялось полным равнодушием к книге. Причем эти периоды были почти равны по продолжительности. Ничего удивительного: набрав информации и эмоций, писатель осмысливает их, превращает вещество чтения в вещество творчества.

Диалог авторов

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Ну что тут сказать, кроме тривиального «Дух дышит, где хочет». Предвоенная Абхазия. Курортный город Сухуми (Сухум), полный нарядных курортников и курортниц с их легкими романами и неизбывной пошлостью. В кинофильмах о том времени — обязательная мелодия песни «Утомленное солнце», исполняемой сладчайшим голосом Вадима Козина, еще не угодившего на Колыму. Озеро Рица, дача Сталина… Примерно то же самое было в Сочи, Ялте, но там не нашлось своего Фазиля Искандера.

МИХАИЛ ГУНДАРИН: При этом не будем забывать, что мы-то вполне доверяем этим образам литературы и кино, если угодно — штампам, стереотипам беззаботного, солнечного предвоенного курорта. Но, идя по следам РЕАЛЬНОЙ биографии Искандера, понимаем, что он создал уникальный ЛИТЕРАТУРНЫЙ мир, который на порядок выше расхожего и привычного. Где мальчик Чик — это вовсе не сам Искандер, да и дядя Сандро существует только на страницах книги, а не в реальности. Не случайно Сухум здесь именуется Мухусом…

Е. П.: В том и сила настоящей литературы, что она и не стереотип, и не реальность, а dream, мечта, греза, видение. Даже если проза написана на фактическом материале, как «Молодая гвардия» Фадеева, например. Кто же не знает, что несколько прототипов персонажей романа, «предателей», получили огромные сроки и лишь после смерти Сталина (и самоубийства Фадеева) были реабилитированы. Или известная история с первой книгой Джеймса Джойса «Дублинцы», где родной город молодого писателя предстает как «кладбище душ». Земляки, знакомые и родственники Джойса, которые узнали в персонажах «Дублинцев» себя, сильно рассердились на писателя. Возможно, их утешило бы то обстоятельство, что не пройдет и ста лет, как город будет фактически жить за счет Джойса, за счет наплыва туристов, привлеченных сюда его книгами. Шутка, она же истина.