Феакийские корабли

Навболит улыбнулся и легонько подул в лицо спящей наяды, сдувая с её лба непокорную прядку. А не так уж плохо живётся богам, если она принимает его за бога! Только вот есть охота, словно сутки не ел. И рука затекла. У богов, небось, не затекает… Он повернулся набок, левой рукой приподнял её голову и, освободив затёкшую правую, подкатил вместо неё амфору. Мантию придётся оставить. Ничего — отдам Окиалу свою. Что там учитель говорил насчёт неимущих? То-то… Наяда почмокала губами, вжимаясь щекой в мягкую шерстяную материю, и вытянулась. Даже уходить жалко, — подумал Навболит, опять поправляя сбившуюся тунику. Однако, пора. Сколько он тут с ней возлежит — час? два? Вряд ли больше, но всё равно пора. Вот только сначала…

Пригибая голову (всё-таки, он не бог. К счастью), Навболит на четвереньках пробрался в глубину грота, нащупал в холодных струях ручья ещё одну амфору, ухватил её за горловину и, пятясь, выволок на свет. Обтёр скользкие глиняные бока полой хитона и уже приготовился расплавить пробку, когда солнечный луч скользнул по горловине и заплясал на его пальцах.

Луч?

Но ведь устье пещеры выходит на запад! Даже на северо-запад…

— Ты торопишься? — сонным голосом спросила наяда.

Навболит невидяще посмотрел на неё, потом опять на амфору с коварным напитком, которую всё ещё держал на коленях. Потом оглянулся на устье грота. Листья терновника были черны в красных лучах заката. Не час и не два. День.

— Ещё бы! — сказал он и отшвырнул амфору.

Она таки разбилась на этот раз — некому было остановить её у самой стены. Навболит услышал, как она разбилась у него за спиной, в гроте, а сам он уже продирался через терновник, оставляя на шипах клочья хитона. Она там брызнула во все стороны липкими черепками, и потёки медовой кляксы поползли по стене. «После смертных знаешь, какая грязь…»

Бухта была пуста.

Навболит вспомнил (не сразу), что умеет прыгать, и прыгнул в хижину.

Хижина тоже была пуста.

Ни мантии учителя под стеной, ни его собственной мантии. Остывший очаг. Охапки сучьев — свежие, приготовленные для ночлега. Навболит пересчитал их. Пять. Четыре пастуха и Евмей. А вчера было — восемь…

Он услышал голоса за стеной, облегчённо вздохнул и осторожно выглянул в проем, заранее улыбаясь.

Нет, не голоса. Один голос. Это Евмей возился в загоне, бормоча что-то себе под нос.

Навболит прыгнул обратно, на берег бухты, и наскочил на кого-то огромного, горбатого, кряхтя ковылявшего навстречу. Горб отлетел в сторону, оказавшись объёмистым серебряным чаном, покатился по песку, звеня и высыпая из себя какие-то кубки и чаши, а человек воздел руки и бухнулся перед Навболитом ниц. Навболит схватил его за плечи и рывком поставил перед собой на ноги. Вгляделся. Совершенно незнакомое лицо. Чёрная борода до ушей, хитрые настороженные глазки, богатая двойная мантия на плечах.

— Кто ты?

Бородач забормотал, заговорил, запел — всё более складно, увлекаясь и жестикулируя. Он воевал с троянцами. Это его добыча. Не вся — малую часть он успел припрятать вон в тех кустах. А потом он гостил на Крите, но убил там Орсилоха, Идоменеева сына, и бежал от расправы на корабле финикийцев. Буря. Противные ветры. Сбившись с пути, они зашли в эту гавань, и он уснул на берегу. Пока он спал, благородные финикийцы честно сгрузили на берег его добро и уплыли в свою Сидонию, а бородач теперь даже не знает, в какой земле он остался, и что за люди в ней обитают, — вот и решил на всякий случай припря…

— Врёшь! — сказал Навболит. — Зачем?

Нет-нет, бородач не врёт — разве он посмеет врать светлоокой Афине Палладе? Он сразу узнал её, хотя богиня и предстала перед ним в облике прекрасного юноши…

— Врёшь, — повторил Навболит. — Не финикийцы тебя доставили сюда, а феакийцы! Так?

От богини ничто не укроется — бородач знал это, он просто решил проверить свою догадку: если это Паллада, она сразу разоблачит его хитрость, ибо никто не может сравниться с нею умом и проница….

— Да не богиня я! — сказал Навболит, отпуская вруна. — Простой смертный.

Бородач понимающе усмехнулся: он умеет хранить тайну. Он никому не скажет, что виделся с Афиной Палладой, своей покровительницей. Пусть только богиня скажет ему наконец, в какую землю он прибыл, и долго ли ещё ему добираться до своей родины, любезной сердцу Итаки? Ведь он, Одиссей, сын Лаэрта, уже девять лет скитается по морям — неужто никогда не закончатся его бедствия?

«Ладно, — подумал Навболит. — Пусть. Один дурак — не беда. Впрочем, это уже второй дурак…»

— Это и есть твоя Итака, — сказал он.

Бородач растерянно огляделся и опять уставился на Навболита. Глаза его подозрительно заблестели, а голос, когда он смог наконец заговорить, срывался и дрожал от обиды.

Не надо его обманывать. Даже в шутку — не надо, ибо это жестокая шутка. Одиссей двадцать лет не был на родине, но он помнит свою Итаку — это не она…