Febris erotica. Любовный недуг в русской литературе

Однако героиня достигает этого мучительного осознания ценой физического саморазрушения. В сцене прощания Круциферская бледна, исхудала, ее снова лихорадит. Доктор Крупов делает мрачный прогноз относительно ее состояния: «Она будет в чахотке, за это я вам отвечаю» [там же: 200]. В первых главах романа, как это свойственно для герценовского детерминизма, содержится намек на изначальную предрасположенность Круциферской к этой болезни. Как предполагает рассказчик, ее неоднозначный статус в доме Негровых (незаконнорожденная дочь помещика и крепостной) в сочетании с лучшим образованием и более тонкой чувствительностью, чем та, которой обладала бы дочь крепостного, если бы воспитывалась в среде матери, вполне могли бы способствовать «дальнейшему развитию духа, а может быть, с тем вместе, развитию чахотки» [там же: 28]. В XIX веке было принято проводить связь между духовностью и туберкулезом: загадочная болезнь трактовалась как процесс морального очищения, во время которого разлагающееся тело уступает место скрытой до сих пор душе[212]. В своей классической книге «Болезнь как метафора» Сьюзен Сонтаг выделяет ряд основных факторов, которые способствовали культурной репутации туберкулеза как «интересного» и «духовного» заболевания, а именно, среди прочих: его загадочность (бацилла Коха, вызывающая болезнь, была открыта только в 1882 году, а лекарство найдено только в XX веке), ассоциация симптомов с воздухом и дыханием и, следовательно, духовностью, а также привилегированное расположение легких в верхней, возвышенной части тела. К последнему фактору можно добавить платоновское толкование легких в «Тимее» как органа, принадлежащего «страстной душе», чья функция заключалась в контроле и охлаждении страстного сердца. Туберкулез, разрушающий легкие, легко интерпретировался как болезнь страсти, поглощающей человека изнутри. Сонтаг также отмечает, что некоторые внешние симптомы болезни – лихорадка, а также быстрые, контрастные переходы от румянца к бледности – значительно усиливали эротический подтекст. В этом отношении туберкулез мог быть сексуализирован (например, в фигуре туберкулезной куртизанки) или, напротив, восприниматься как внешнее и соматическое проявление подавленной или отвергнутой страсти [Сонтаг 2016: 22–28][213]. Туберкулез, другими словами, в ту эпоху стал еще одной клинической формой любовной болезни. Примечательно, что Онегин в последней главе пушкинского романа, тоскуя по замужней Татьяне, едва не заболевает именно чахоткой[214].

В романе Герцена доктор Крупов, похоже, разделяет культурную мифологию туберкулеза как болезни любви: при всем своем циничном материализме он прибегает к древнему психологическому методу лечения любовного недуга – удалению любимого объекта, – умоляя Бельтова уехать из города [Герцен 1954–1966, 4: 203][215]. Однако эта терапия оказывается тщетной: в последней сцене романа мы встречаем «потухающую» Круциферскую, «несчастную жертву любви к нему [Бельтову]» [там же: 208]. Описание ее «умирающей красоты», впавших щек, блестящих глаз и худобы подтверждает прогноз доктора Крупова (и рассказчика) и не оставляет надежды на выздоровление героини.

Последний медицинский совет доктора Крупова обнажает парадокс, характеризующий позицию романа по отношению к романтизму. Несмотря на явную антиромантическую направленность романа, изображение Герценом любви как болезни не отдает предпочтение чисто медицинскому, телесно-ориентированному подходу. Его герои действительно страдают от физических недугов психологического происхождения, и эти болезни остаются недоступными для медиков и неизлечимыми строго клиническими методами. Однако психологическая модель любовного недуга с ее признанием «душевных болезней» создает проблему для Герцена-философа, поскольку рассматривает эмоциональный/духовный и физический аспекты человеческого существа как параллельные, а не единые. Чтобы избежать ловушки дуализма, Герцен использует, как мы видели, ряд приемов, подчеркивающих роль физиологии в эмоциональной жизни человека. Поэтому он отдает предпочтение «раздражительности» перед «чувствительностью» и, что особенно важно, «физиологизирует» эмоции и нравственные состояния, включая их в механизм телесных процессов. Для Круциферской (как и для других страдающих персонажей Герцена) «душевное» страдание сначала принимает материальную форму и локализуется в теле, а затем отражается на здоровье и вызывает соматические симптомы. Попытки Герцена примирить новый научный дух своей эпохи с романтическим наследием в изображении любви и ее последствий дают нам представление об идейном и эстетическом кризисе, с которым столкнулось поколение 1840-х годов, чье становление совпало с пиком развития романтизма в России. Клише любви как болезни вновь попадает в центр внимания, становясь точкой пересечения философских и художественных проблем определенного исторического момента.

Глава 4 «Обыкновенная история»: романтические пациенты Гончарова