Федер

В течение многих лет Делангль недаром половину своего времени проводил в Париже. Внезапно он вскричал:

— Да ведь за всеми длинными рассуждениями, которыми мы пытались сломить сопротивление Федера и убедить его заняться нашим портретом, мы забыли о главном: я уверен, что Валентина с ее монастырскими понятиями не согласится ходить в его ателье на улицу Фонтен-Сен-Жорж.

— Как! Мне придется ходить к господину Федеру? — вскричала Валентина, сразу смутившись.

— Во-первых, это вовсе не значит ходить к нему, и то место, куда проводит тебя муж, находится в четверти лье от его квартиры. У него прелестное ателье, ты в жизни не видела ничего подобного, но мы с Буассо заняты делами, я хочу помочь ему оправдать издержки по путешествию в Париж, и эти долгие сеансы в ателье художника были бы для нас огромной потерей времени.

— Как, — вскричал Буассо, — мало того, что из моего кармана уплывают шестьдесят звонких наполеондоров! Мне, Жану-Тома Буассо, вице-президенту коммерческого трибунала, придется еще терять время у этого пачкуна!

Валентина была сильно задета таким отзывом о г-не Федере. Делангль резко ответил своему зятю:

— Вы что, с луны свалились, черт вас возьми? Он отказался приходить к княгине N., когда речь шла о большом, сложном портрете, за который ему, пожалуй, заплатили бы тысячи четыре франков. К нему в ателье ходят самые высокопоставленные дамы. У него даже есть во дворе крытый сарай для дорогих лошадей, которые ждут своих хозяек. Но все это не страшно: как и все гениальные люди, он оригинал, а кроме того, он ко мне расположен. Я готов рискнуть и поговорить с ним на этот счет. Только будьте осторожны, милый зятюшка, не вздумайте в разговоре с ним употреблять ваши любимые словечки и шуточки. Он может обидеться, уйти, и мы останемся ни с чем.

— Что за черт! Такой человек, как я, Жан-Тома Буассо, станет сдерживать себя, разговаривая с каким-то мазилкой!

— Ну вот, вот они, ваши грубые, презрительные клички! Это может сойти с рук в Бордо, где всем, до последнего уличного мальчишки, известно о ваших трех миллионах, но поймите, что в Париже, где никто друг друга не знает, людей судят только по платью, а ведь на его фраке — извините меня — имеется украшение, которого еще нет на вашем, господин вице-президент коммерческого трибунала.

— Ну-ну, довольно говорить мне неприятности, милейший шурин! Право же, я не понимаю, как могут давать ордена каким-то босякам. Если правительство таким путем хочет создать аристократию, то это большая ошибка. Сначала надо привить народу почтение к землевладельцам... Впрочем, вы настоящий флюгер — ведь вчера еще вы возмущались наглостью парижских рабочих не меньше, чем я.

III

Эти скучные пререкания были лишь пресным и грубым повторением того, что ежедневно происходит в наиболее изысканных салонах Парижа. Люди с самыми громкими именами нередко надевают на свое мелочное, эгоистическое тщеславие маску высокой законодательной мудрости. Этот спектакль лицемерия тянулся бы еще очень долго, но, к счастью, карета остановилась перед кафе Тортони. Г-жа Буассо, всецело погруженная в свои мысли, не захотела выйти из экипажа.

— Почему это? — сердито вскричал вице-президент коммерческого трибунала.

Валентина нашла предлог:

— Моя шляпа недостаточно свежа.

— Так выкиньте вашу шляпу за окошко и купите себе две новых. Не все ли мне равно, черт побери, истрачу ли я на эту поездку двадцать тысяч и двести или двадцать тысяч и четыреста франков? У меня хорошенькая жена, и я хочу иметь возможность показать ее людям. Такой человек, как я, может позволить себе эту роскошь.

Валентина вышла из экипажа и оперлась на руку брата.

Федер сразу разгадал замашки украшенного тремя миллионами провинциала, который приехал в Париж, чтобы выставить напоказ свою жену и изделия своих фабрик. Он присоединился к обществу своих приятелей, богатых людей, и вечером и в полдень заполняющих кафе Тортони. Когда он расстался с Валентиной, ему показалось, что крикливый голос ее мужа и его отвратительные споры с Деланглем вполне вознаграждаются наивными взглядами молодой женщины и выражением живого интереса, появлявшегося у нее всякий раз, когда что-либо ее занимало. Федер, столь решительно отказавшийся от обеда, говорил себе двумя часами позже: «Я должен разгадать эту молоденькую женщину! На это потребуется три дня. А потом я, как чумы, буду избегать и ее ужасного мужа и ее брата. Удовлетворенное любопытство даст мне некоторый отдых от жеманных прелестей моих моделей и от вечно сюсюкающих девиц, с которыми я танцую по воскресеньям, нарядившись в костюм прокурорского писца».