Федеральный наемник

Я старался «топать» рядом с Вандой. Я не ошибся, когда с первого взгляда определил, что она весьма крепкая особа, так как шла едва ли не быстрее всех. Мне приходилось прилагать усилия, дабы не отставать от нее. Последним, как всегда, плелся самый молодой из нас — Павел. Но я почти не обращал на него внимания, рядом со мной находился гораздо более интересный объект, нежели вечно недовольный дезертир.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я не столько для того, чтобы выяснить ее самочувствие, сколько для того, чтобы завязать разговор.

Она впервые за весь марш взглянула на меня.

— Нормально. Скорей бы попасть в город.

— Вы беспокоитесь за мужа?

— А что еще меня должно беспокоить. Вы не знаете моего мужа, если он просил меня забрать его, значит дела в самом деле обстоят неважно. Он не любит просить о помощи, всегда выкручивался из всех положений сам.

— Да, сейчас такая ситуация, когда может случиться все, что угодно.

— Вы думаете, будет штурм города?

— Я не думаю, я знаю. Иначе все эта затея с войной бессмысленна.

— А по-моему в любом случае она бессмысленна, — сказала Ванда и в ее голосе прозвучала неприкрытая боль. — Объясните, если можете, ну кому все это понадобилось? Столько лет мы нормально здесь жили. Ну были какие-то трения, ну где их не бывает; и между соседями и между супругами. А затем как будто мы попали на другую планету, все переменилось буквально за год. Даже меньше чем за год. С каждым месяцем ситуация становилась невыносимей. Было такое ощущение, что мы живем в оккупированной стране, настолько враждебно стали к нам относиться. Когда стало совсем тяжело, муж меня отправил к своим родственникам. Но у них жить негде и не на что, они сами еле-еле сводят концы с концами. А тут еще я. А работы там не найти.

— А кем вы работали в мирные времена?

— Я учитель французского языка, в школе вела предмет. Была классным руководителем. У нас учились ребята разных национальностей. Я видела, что люди разных наций легко могут уживаться вместе. И им здорово друг с другом. Но затем что-то происходит, словно кто-то дает неслышную команду — и они теряют ясность ума. Все просто с цепи сорвались. Все это происходило на моих глазах. Я тогда поняла: национализм сродни психическому расстройству, какой-то особый вид помешательства.

— Не только национализм, все, что человек доводит до крайности, делает его помешанным. Ради каких-то бредовых идей? которые какими-то путями забредают в его голову, он готов пожертвовать собой и полмира вдобавок придать огню вместо того, чтобы просто от них отказаться и жить со всеми в ладу. Столько здесь людей с обеих сторон погибло еще в первую кампанию. А сколько еще погибнут. И лишь буквально единицы смогут членораздельно объяснить: за что они погибают и убивают других.

— А если я не найду мужа, — вдруг с испугом посмотрела она на меня. — У меня с самого начала были плохие предчувствия.

— Не стоит так настраивать себя, еще ничего неизвестно. Может быть, у него дела и не так плохи, а он просто запаниковал. Тут и у самого крепкого мужика сдадут нервы.

— Нет, — уверенно сказала она, — все, что хотите, только не нервы. Меня давно преследует предчувствие, что он серьезно болен.

Пока мы разговаривали, показались окраины Столицы республики. Но попасть в город было не просто, так как здесь стояли посты боевиков. Машины и люди обыскивались, документы проверялись. Для прохождения этой процедуры выстроилась довольно приличная очередь. Впрочем, шла она достаточно быстро, так как досмотр был не слишком строгий. Опытные глаза дозорных легко определяли: кто свой, а кто чужой? Поэтому мы заранее приготовились к обыску.

Не доходя до поста, мы проверили карманы, избавились от всего, что могло бы нас скомпрометировать, в том числе и от оружия. Труднее всего было с Павлом; кроме того, что у него с собой не было никаких документов, одет он был в форму рядового федеральной армии. И никакой другой одежды у нас не было. Поэтому решили пока в город его не брать, а прийти за ним ночью. Я надеялся на то, что дам взятку боевикам и те пропустят его. Поэтому мы договорились о предстоящим месте встречи.

Я собирался непременно прийти за ним еще и потому, что я оставил у него половину всех своих долларов. Я был вынужден это сделать, так как нисколечки не сомневался: если боевики у меня их обнаружат, этих денег мне больше не видать, как своих ушей. Хорошо, если они отнимут только их, а в придачу не отберут еще и жизнь. Как поведет себя Павел я не знал. Впрочем, я не сильно рисковал: с долларами или без долларов идти ему все равно некуда.

Я подал боевику выданные мне Сулейманом документы, из которых выходило, что я являюсь жителем этого города. Дозорный внимательно осмотрел их.

— Зачем идешь в город? — спросил он.

— А куда еще идти. Там какой никакой дом.

Боевик оказался не слишком дотошным, он не стал больше ни о чем расспрашивать и пропустил меня. Без больших проблем миновали пост и отец Борис, хотя документов у него не было. Но его внешность священослужителя была столь очевидной, что его ни о чем не стали спрашивать.