Федеральный наемник

— Нет, так нет, — сказал я с деланным равнодушием, хотя на первое время этот вариант был бы не самым плохим. Но Алексей тут прав, с таким послужным списком, как у меня, в приличную охранную фирму не возьмут, а в ту, что под крышей у бандитов, идти я не собирался. Не потому что мне так уж не нравились эти братки, а потому, что рисковать самой драгоценной вещью, что я имел, — свободой я не собирался ни при каких обстоятельствах.

— А вообще, что ты думаешь о своей дальнейшей жизни, какой курс собираешься проводить в жизнь? — спросил вдруг Алексей, с напряжением посматривая на меня. Я понял: этот вопрос его по каким-то причинам интересует больше всех остальных.

— Курс мой самый простой, отныне я служу только одному господину — самому себе. Помнишь все наши разговоры о долге, о Родине, о необходимости ее защищать, уничтожать ее врагов, не жалея живота своего.

— Помню, — почему-то со вздохом, словно сожалея о чем-то, ответил Синицын.

— Так вот, отныне и навсегда я на все это плевал с Эвереста. После того, как Родина таким вот замечательным образом отблагодарила меня за все, что я для нее сделал, я не считаю, что у меня есть какие-то перед ней обязательства. Это она обязана мне. Многим обязана. И я хочу получить с нее этот должок.

— Понятно, — как-то разочарованно произнес Алексей. — И каким образом ты собираешься это сделать?

— Пока не знаю, — честно признался я, — но что-нибудь придет на ум. Знаешь, после трехлетней отсидки чертовски хочется жить. Тебе это не понять, для этого надо сперва побывать там. Ты привык ко всему этому, — обвел я глазами комнату, — поди и не замечаешь, в каком богатстве обитаешь. А у меня нет абсолютно ничего: ни квартиры, ни жены, ни сына. Из этого можешь легко понять, как много мне надо.

— Ты изменился, — констатировал Алексей. — Я знаю, что стал другим, но про тебя я почему-то думал, что ты останешься прежним.

— Ну ясно, — усмехнулся я, — тебе хотелось бы, чтобы я остался таким же наивным идеалистом и тем самым ты бы сохранил себя во мне, а сам бы продолжал вести свое роскошное существование. А я бы служил твоим оправданием; дескать есть кто-то, кто сохраняет неиспорченной свою душу. Ну уж нет, дорогуша, так у нас не получится. У меня больше не осталось ни одной искорки желания идти на жертвы. Извини, коли разочаровал.

— Да нет, все нормально, — тускло сказал Алексей. — Давай еще раз выпьем.

— Давай выпьем, да я пойду. А то твои придут, застанут двух пьяных мужиков, напугаются. Скандал получится.

— Но куда ты пойдешь, у тебя же нет своего угла. Переночуешь сегодня у меня.

— Не беспокойся, найду. В таком большом городе бывшему спецназовцу не отыскать уголка для ночлега? Быть такого не может.

Алексей не стал настаивать, мое решение явно пришлось ему по душе. Мы выпили на посошок, я встал и направился к выходу.

— Прощай, — сказал я. — Рад был повидаться.

— Но ты же еще зайдешь, мы встретимся, посидим как раньше в пивбаре.

— Поживим, увидим.

Мы пожали друг другу руки, и я стал спускаться на лифте вниз. Немного не такой я представлял встречу с боевым другом.

При Алексее я немного хохорился, хотя на самом деле ситуация была хреновой. Идти-то мне было действительно некуда. Конечно, были те, что могли меня приютить, но я вдруг ясно понял, что не хочу ни от кого зависеть. Даже встречаться больше ни с кем не желаю. Я почувствовал, как мне трудно находить с людьми общий язык; те три годы, что я провел в изоляции от них, как оказалось, проложили между нами, широкую межу. И сейчас я не знал, сколько у меня займет времени, чтобы ее засеять новой травой.

Я задумчиво шел по городу, взяв за основу при выборе маршрута выражение: «куда глаза глядят». У меня было ощущение попавшего в западню зверя. Я был на свободе, шел по огромному городу, но при этом чувствовал, что обложен со всех сторон. Этому городу я абсолютно не нужен, как вещь ребенку, из которой он вырос. Когда-то я был тут своим, и я был настолько органично вписан в него, что почти не замечал, где я нахожусь, как ко мне относятся, Я черпал из этого источника и силы, и знания, и средства, мне казалось, что он бесконечен, что его не только хватит на всю мою жизнь, но еще останется моим детям. Но оказалось все совсем не так, он вдруг стал для меня совершенно чужим, как детдому его выросший воспитанник.

Утром я вышел на перрон из вагона с ощущением радости, теперь на меня все сильнее наступали тревога и даже страх. Я не знал ни где переночевать, ни на что жить — еще несколько дней и деньги кончатся. И вот тогда будет дело труба.

Еще в зоне мне рассказывали, что московские власти открыли несколько ночлежек для таких бездомных бродяг вроде меня. Это было единственное место мне по карману, снятие номера даже в самой дешевой гостинице меня бы разорило. Правда я не знал адреса ни одного такого прибежища, но узнать его — не проблема. Отправляюсь на вокзал, где слоняется много всякого опустившегося сброда, у кого-нибудь узнаю где расположено пристанище для тех, кто выброшен из жизни.