Федина беда

— Вот тебе, Валенька, литровая банка… Только не серчай на дедушку, память дырявая… Мне для тебя и литру не жалко! Я ведь тебя, голубчик, со всеми почестями, — зашептал он, — по всем правилам похороню. У меня и домовинка готова… который год в избе покоится, из осины отстойной, сам парил… Только ты, в щель его туды… подробнее напиши, чего мне оставляешь, с пояснениями. Дескать, сначала двоюродные дядья померли, потом отец родной, давно это было, потом матерь… и вот как есть никого, отсюда и…

— Хватит! — не выдержал Валька. — Сам-то пьешь?

— Я-то?.. — И Тимофей вдруг ехидно и неестественно захихикал. — Редко пью… Когда того… ну, когда ухаживаю за кем-нибудь из приезжих… А ты-то щас выпей, сразу, ведь оно того… — И он опять захихикал, и на этот раз Валька заметил, что в кармане его полушубка еще одна бутылка. И удивительно — точно такая же, как у директора гидролизного завода.

— А по-моему, тебе сейчас в самый раз выпить, уважаемый Тимофей Гаврилович, — твердо сказал Валька. — В порядке исключения! Как заслуженному труженику…

— Ну, погодь… погодь… Невозможно это: у меня работа — завсегда трезвым обязан быть. Я ведь за всей деревней слежу, а в ней добра-то сколько! Одних овечек сорок голов, дом двухэтажный, усадьба, гараж, и все мое, не государственное… государство жалованье мне платит за то, что я два совхозных сенохранилища сторожу да землю пахотную, но ведь это крохи…

— Ну что ж… Давай бумагу. — Валька чуть поднялся с подушки и, взяв у старика авторучку, кое-как нацарапал завещание на дом и все имущество, которое в нем находилось. — Вот и все… Только у меня еще одна просьба есть…

— Говори, говори, Валюша! Любую просьбу выполню, потому как ты нынче… — старик вдруг осекся и, выбрав удобный момент, попытался незаметно взять завещание из рук парня.

— Не торопись, Тимофей Гаврилович. Дело-то ведь очень серьезное… — Валька сунул бумагу под одеяло. — Я ведь тебе даром дом отдаю, а по страховке он двенадцать тысяч…

— Так-то оно так… Но ведь я тебе добром отвечу… по всем правилам не только с домовиной отстойной, но и с музыкой модной, чай, не без транзистора живем, да и пропаганду газетную подкупаем… А что ж за претензии у тебя?

— Просьба, дед… прошу тебя, Тимофей Гаврилович, баню истопить жаркую, по-черному…

— По-черному так по-черному, — угодливо поддакнул старик. — Только с завещаньем-то как быть, дороганушко?

— А никак! Я ведь живой еще, а ты со мной как с покойником разговариваешь…

— Ну, ну, Валюша, не хотел я тебя обидеть…

— А может быть, без завещания обойдется?

— Как так?

— Да я снадобье-то твое принял, вдруг поможет…

— Должно помочь. Да одно другому не мешает… Завещание пусть покамест у меня будет как у твоего старшего уважаемого наставника, ну а ежели дело решится в твою пользу, обратно получишь чего причитается…

— Ладно, бери… — Валька достал бумагу из-под одеяла, протянул деду. — Но чтоб баня сейчас же была.

Старик дрожащей рукой взял завещание, поспешно положил в карман.

— Бегу, топить бегу! — И действительно побежал к себе.

— Двери закрой! — крикнул ему вслед Валька, но старик то ли и в самом деле не слышал, то ли сделал вид, что не слышит.

— О-го-го… Вот ведь налим-то клюнул, — радовался он, приближаясь к своему дому. — Валькины хоромы! Это ж уму непостижимо! Одних окон двадцать четыре штуки, сеновал на восемнадцать возов, светелка поднебесная! Ежели дело выгорит, терем покойника продам, другую хозяйку смекать буду, а эту, как инвалида, в дом престарелых, а то и к сыну в Нарьян-Мар…

— Марея, где домовина моя? — спросил он, войдя в натопленную горницу своего дома.

— На чердаке, Тимоша, а что? — насторожилась старуха.

— Ты чего накуксилась? Я ж не для себя ее спрашиваю.

— А говорил, что последнюю домовинку для себя присмекал.

— Э-э, размечталась! Еще чего!

Тимофей поднялся на чердак, осторожно ступая по лестнице, словно по сучковатой лесине.

«Хорошо бы теперь после снадобья метель запластала… — размышлял он, — дней на пяток. Любая тварь от стужи до тьмы скуксится, а парень, как стакан с водой на морозе, треснет».

Домовину найти было нетрудно, потому как для старика она была ценной вещью, да и немалых размеров. Тимофей, быстро сбросив тряпье, отложил крышку гроба в сторону, на глаз прикинул длину выдолбленного пространства. Желая примерить его поточнее, он задумчиво опустился в гроб, положил руки на грудь, закрыл глаза, замер, потом позвал.

— Марея! А ну, поди сюда!

— Чего тебе? — запыхавшись, отозвалась жена, с трудом вскарабкавшись на чердак по крутой лестнице. — Тимоша, ты пошто в гробу лежишь? Ведь ты же еще жив, Тимоша?

Жена расплакалась.

— Ну-ну, не хнычь. Кто домовиной не любовался, тому и корыто диво! Хорошая штука, даже жалко отдавать.

— Это кому же? — удивилась старуха.

— Да Вальке Кузнецову… На ладан дышит. Христом богом просил меня позаботиться…

— Ой, Тимоша!

— Не веришь? — Тимофей вылез из домовины, достал завещание. — Читай, ежели не веришь.

Старуха надолго уткнулась в Валькину писанину.