Федька с бывшей Воздвиженки

В поисках Федьки не было никакой цели. Просто ему не хотелось идти умываться — вот он и тянул время. Под руки ему попалась вязаная шапка, которую мать почти довязала. Он отложил шапку в сторону.

— Федька, — Ирина Михайловна распахнула дверь. — Что ты там делаешь? В школу опоздаешь.

— Ма, — сказал Федька, — померь-ка свою шапку. — Федька протянул Ирине Михайловне недовязанную шапку.

— Ну какой ты у меня безалаберный балбесик. — Ирина Михайловна взяла шапку и ловко натянула на волосы. Она посмотрела в зеркало, повернулась к Федьке:

— Ну как? — спросила она.

— Какая ты у меня, — сказал восхищенно Федька.

Ирина Михайловна рассмеялась.

— Помнишь, как семь лет назад ты просыпался утром и спрашивал: «Что обозначает мама? Мама обозначает друзья Федьки». Живо мыться!..

Федька фыркал в ванной и обливался холодной водою по пояс. Так ему посоветовал в последнем письме отец. Ирина Михайловна мешала ножом картошку, когда раздались четыре звонка у входной двери. В коридор с вытаращенными глазами влетел Герка Полищук. Он хотя и бежал всего лишь с третьего этажа, все-таки успел запыхаться от избытка желания выплеснуть на чью-нибудь голову ошеломляющую новость.

Герка сорвал с головы шапку и крикнул:

— Здрасьте! Бомба упала!

— Какая бомба? — удивилась Ирина Михайловна.

— Фугаска, чес слово.

— На Воздвиженке? — Ирина Михайловна по старой привычке называла улицу Коминтерна Воздвиженкой.

— Почти. Прямо у наших ворот. Асфальт разбила вдребезги.

— У вас сковородка подгорит, — Катерина Ивановна вышла из кухни. — Что ты там придумал на этот раз, Герман? Я не слышала взрыва...

— В том-то и дело, что не взорвалась, — ответил Герка. — Большой Кисловский перегородили и никого не пускают. Может, в школу с Федькой не поедем? — со слабой надеждой предположил Герка и шмыгнул носом. Понимала бы эта кикимора в бомбах. Просто не сработал взрыватель.

— Значит, — Катерина Ивановна перешла на шепот, — она может взорваться с минуты на минуту?

Надо же так случиться, подумала Ирина Михайловна. Бомба не взорвалась, а вот кусок асфальта попал в фонарь и угодил именно в корыто Катерины Ивановны. Чего уж там жалеть о корыте. Хорошо, что не взорвалась. Хорошо, что только разбитым корытом отделались.

Федька заглянул на кухню и спросил:

— Чего на завтрак?

— А ты чего хочешь?

— Какао с мясом.

— Убери лучше из корыта тараканов.

— Вот закавыка! А я думал, ты мясо варила.

Ирина Михайловна поставила сковородку на обеденный стол и спросила Герку:

— Завтракал?

— Ага, — ответил Герка, не отводя глаз от сковородки, В ней шипела поджаристая, хрустящая, неповторимая, единственная, а самое главное — никогда не надоедающая картошка.

— Садись и лопай, — приказала Ирина Михайловна.

— Да нет. — Геркин кадык дернулся вверх и медленно пошел вниз. — Я, чес слово, поел. И в школе завтрак будет.

— Какой? — Ирина Михайловна разложила картошку в две тарелки. — Баранка да чай.

— Ага. — Герка был подавлен, не увидев на столе третьей тарелки. — Баранка да чай.

— Садись. — Ирина Михайловна взяла Герку за плечи и усадила на стул. — Как тетя Оля?

— Работает. — Герка тут же до отказа набил рот картошкой.

— Знаю, что работает. Карточку ей рабочую дали?

— Вчера.

Ирина Михайловна присела на кушетку. У Федьки и у нее были две продуктовые карточки: на нее — служащая, на Федьку — иждивенческая. Конечно, на рабочую карточку и хлеба и продуктов больше давали. Но она все-таки питалась в детском саду и за питание платила только деньги. Карточек не нужно.

— А вы почему не едите? — спросил Герка и начал водить по опустевшей тарелке хлебной коркой.

— Я в саду поем. — Ирина Михайловна посмотрела на Федьку. Тот тоже выблескивал тарелку коркой хлеба. Ее сын — иждивенец. Слово-то какое. Тринадцатилетний Федька — иждивенец. На содержании находится...

— А миледи они пристукнут? — спросил Федька у Герки.

— Ага.

— Так ей и надо. Допрыгалась.

— Па-де-де с одним де! — Герка выскочил из-за стола, согнул в колене правую ногу, завел спереди ботинок за левую, двинул им в сторону, пытаясь показать пируэт. — Как тетя Оля...

Ирина Михайловна нахмурилась: тетя Оля потеряла любимую работу, а Герка над этим смеялся.

Но Герка вовсе и не думал смеяться. Ему просто стало стыдно, что он не смог совладать с голодом, смалодушничал и съел порцию Ирины Михайловны. Вот и пытался заглушить в себе чувство неловкости и стал изображать балерину.

— Ну, пошли, — сказал Федька, надел цигейковый полушубок и взял портфель.

Герка натянул шапку с полуоторванным ухом и стал похож на большого рыжего щенка, потому что шапка у него тоже была рыжей.

В коридоре они встретили Идочку.

— Бонжур, мсье, — сказала она.

— Хочешь рифму на «бонжур»? — спросил Федька Герку.

— Ага.

— Ида надела на голову шляпу под названьем «абажур». Она весело всем кланяется и говорит «бонжур»...

Идочка покраснела. Конечно, она не стала обижаться на Федюшу, потому что была старше его на год и уже училась в шестом классе. А то, что она носила шляпку, похожую в самом деле на абажур, что же тут такого? Она ведь была почти взрослой. А все взрослые женщины носили шляпки.