Федор Апраксин. С чистой совестью

Апраксин и сам заметил, как расположился к нему царь во время путешествия в Европу. Сын обрусевшего и крещеного еврея-переселенца, подьячего Посольского приказа, Павел Шафиров на лету, бойко переводил с немецкого, французского, голландского, польского, латинского… Без запинки читал с листа иноземные грамоты в русском переводе. И не просто переводил, но и нет-нет да и высказывал свои дельные реплики…

Между тем во второй половине апреля небо над Воронежем распогодилось, солнце припекало по-летнему, кудрявые белоснежные облачка зависли в лазоревой голубизне над разлившимися до горизонта вешними водами.

Полая вода залила крайние киль-блоки, на которых покоилось «Божье предвидение», их заменяли на спусковые, и настал день и час рождения первенца русских мастеровых людей.

По главенству спуском на воду руководил генерал-адмирал. Он степенно расхаживал вдоль помоста, твердо переставляя полные ноги, обтянутые шелковыми чулками. По сути же заправлял всеми предпусковыми работами адмиралтеец Апраксин. Он один по знанию всех деталей строения корабля, его конструкции и устройства мог грамотно и точно распоряжаться подготовкой к спуску и подчиненными ему людьми на верфи.

В последний раз с Верещагиным и Скляевым обошел он вокруг стапеля, проверяя расставленных людей, осматривал каждую подпору на доброй сотне саженей по пути корабля к плескавшейся у киль-блоков воде.

Остановившись у приспущенного трапа, снял шляпу, вытер пот со лба.

— Кажись, все, робята. Федосейка, айда на бак к якорям, а ты, Лукьян, на корму к флагштоку, распутай снасти, чтобы ненароком флаг не застрял.

Он поднял шляпу, окинул взглядом стапель и отмахнул стоявшим наготове у бортовых подпор мастеровым:

— Стрелы вон!

Дружно застучали кувалды, выбивая клиновые брусья спусковых блоков…

Адмиралтеец лихо набросил шляпу набекрень и вразвалку подошел к ожидавшему у среза кормы Петру.

— Так что, господин капитан, порядок, можно приступать.

Апраксин с поклоном протянул ему кувалду с длинной рукояткой, взял сам такую же, и они встали по обе стороны от кормы, у последней подпоры, которая сдерживала вздрагивающую от порывов ветра «Предистинацию».

Затихли столпившиеся в стороне гости, примолкли сидевшие на укрытых коврами лавках их жены.

Головин сорвал с шеи белый шарф, чуть приподнявшись на цыпочках, поднял его над головой и резко опустил вниз.

— Стрелы вон! — звонко крикнул Петр и выбил клин.

Освобожденная махина, застыв на мгновение, будто нехотя тронулась и медленно заскользила в воду, убыстряя движение…

Загрохотали пушки, вспенившиеся волны выплеснулись на берег, окатывая присутствующих каскадом брызг. А «Божье предвидение», укрощенное якорным канатом, развернулось по течению и заколыхалось на воронежской волне…

Началось празднество. Заздравные тосты звучали на палубе корабля на берегу, вокруг стапелей, где обильно угощали мастеровых. Вечером над верфью и городом взметнулся фейерверк. Гости пили, хмелели, отсыпались и продолжали веселиться. Бояре и стольники радовались от души, любовались диковинкой:

— Неушто кумпанские кораблики будто корыта по сравнению с ним.

— Такая громада до окияна доплывет.

— Где окиян-то? Кругом степь да степь.

— Доплывет до Азова, а там море…

— А на море-то турок — не дурак, не пустит.

— Государь перцу им задаст…

— Все одно, зело пригож кораблик.

Хвалили новое судно не только доморощенные обыватели. Иноземные посланцы лазили по кораблю, трогали обшивку, спускались в трюм, смотрели, нет ли воды. Днище оказалось сухим…

Генерал-адмирал принимал поздравления и как начальник Морского ведомства, и как глава Посольского приказа. Разделил радость со своим украинским приятелем-знакомцем гетманом Иваном Мазепой.

«…О корабле, сделанном от произволения монарха нашего извествую: есть изрядного художества… зело размером добрым состроенный, что с немалым удивлением от английских и голландских есть мастеров, которые уже многих лет сие искусство употребляют, и при нас спущен на воду и щоглы подняты и пушек несколько поставлено».

Не преминул донести в секретном послании в Гаагу и датский дипломат Ван дер Гульст: «Будучи в Воронеже… мы видели спуск очень красивого корабля, построенного самим царем с помощью русских рабочих. Ни один иностранный мастер не приложил руку к этому делу».

Кончились праздники, потекли будни. Петр не уезжал, ставил на «Предистинацию» мачты, тянул на талях первые пушки, примерял их к орудийным станкам.

Апраксин докладывал невеселые вести:

— Осмотрелся я, Петр Лексеич. Лес-то воруют по-прежнему, особенно дуб секут. Мало сторожей, не поспевают…

Петр нервно дернул щекой, со звоном вонзил топор в колоду.

— Сторожей найми, с них спрашивай. Кто дуб сечет, тому голову посеку, указ готовь. Што еще?

— Беглых многовато.

— Заставы поверяй. Игнатьева пошли на дороги.

Петр схватился за топорище, выдернул топор.

— Вскорости отъеду я, сам видишь, надобно на севере дело заваривать, полки готовить. Ты здесь наладишь, спускайся к Азову, оберегай крепостцу. Таганрог обустраивай, за турком поглядывай.