Федор Черенков

Только от этого монумента на душе одно остаётся: нет с нами Фёдора Фёдоровича. Потому что без души сделано большое и нужное дело скульптором Филиппом Рукавишниковым. Человеком в чёрной шубе и синих кроссовках — в таком эпатажном наряде, по крайней мере, он пришёл на церемонию открытия памятника...

Начнём с постановочной фотографии 1983 года, созданной после признания спартаковца лучшим футболистом СССР. Прямо скажем: подбоченившийся Черенков на фоне множества футбольных мячей — не лучшая находка. Так как в жизни он был не такой, как на снимке.

Впрочем, это фото выбрали с помощью голосования болельщиков. Большей частью, видимо, молодых. Этого скульптору, что называется, не предъявишь.

Но ведь и дальше дело тоже не пошло. Виталий Черенков рассказывает: «Мы пытались что-то сделать. Настя сразу позвонила: “Это что-то ужасное”. Очень много чего не понравилось. Начали по деталям разбирать. То, что он сделал героя-рыцаря... У него просто фигура была другая. В нём было другое содержание. Это не Фёдор, каким он его показал...»

Вынуждены согласиться: выпяченная, будто бронированная грудь — совершенно не черенковская. Дальше Виталий обращается к племяннице: «Помнишь, он сделал такие пальцы, как у музыканта. Загнутые вверх. Я говорю: “Не было таких пальцев!” Сначала сделал такие мышцы грудные, а ноги наоборот».

Здесь необходимы комментарии. Фёдор, безусловно, «музыкант своего дела», однако пальцы у него были обыкновенные. Что же до традиции те пальцы «загибать» (к сожалению, это жаргонное выражение, характеризующее высокомерное, хамоватое поведение, уже вошло в современный лексикон), то это точно не про Черенкова.

А вот что касается ног — труднее объяснить, но, правда, Фёдор Фёдорович был весьма своеобразно сложен. И на форму ног обратил внимание в 1978 году ещё Валерий Гладилин при первой встрече с молодым дебютантом. Потому что это были очень сильные ноги — «как у пловца», по выражению Валерия Павловича.

Эта тонкость тоже была упущена при работе над памятником. Автор монумента торопился. У него имелись и другие заказы.

В результате, когда Виталий пришёл через небольшое время, то увидел почти запечатанную фигуру, готовую к отправке. Открытым оставалось только лицо. Младший брат понёсся вверх доказывать свою правоту: «Правый глаз и сейчас не совсем ровно стоит, а тогда был ещё более косой... Я полез на леса, начал показывать по деталям. Нос тоже. У него же горбинка чёткая была».

Была горбинка, верно. Это в детстве Феде мячом попали неудачно.

Были и щемящая тоска, и застенчивость во взгляде. Где они? Куда подевались?

И что, скажут, каждую детальку на памятнике отражать? Может, у создателя есть собственный, неясный для нас замысел? Может, он Фёдора таким вот увидел?

Вовсе нет. Не увидел способный человек ничего. И не хотел, главное, видеть. В интервью одному из авторов этой книги он откровенно признался, что не знает своего персонажа. «Игру Черенкова не видел. В футболе ничего особо не понимаю».

То есть получил растиражированную фотографию — и пошёл быстренько ваять.

«Футболист — значит, футболист. Оригинальным всё равно не будешь, — уверенно заявил Рукавишников-младший. — Простора для творческого самоутверждения нет... Мы обычно быстро всё делаем... Скульптур футболистов по миру тысячи. Мяч, кеды... Делали этакого победителя. Всё-таки воин, некий идол».

Произносилось всё это с какой-то даже, как показалось, гордостью, парадоксальной и необъяснимой. Причём — под диктофон, то есть заведомо предназначалось для публикации...

«Этакий победитель, воин, некий идол». Это до какой же степени нужно было не понимать, КОГО тебе доверили увековечить.

...А ведь в той же Москве есть памятник Гоголю скульптора Николая Андреева, над которым мастер трудился (официально) не менее двух лет. Причём добился права творить исключительно на соревновательной основе. Зато получился шедевр. Тут вновь: каждый решает сам.

С другой стороны, памятник есть памятник. Живого человека не вернёшь. Особенно такого, как Черенков.

Мы же знаем: никем его не заменишь. Хоть рисуй его, хоть лепи и ваяй.

Он ведь у каждого свой. Где-то блистательно техничный. Где-то мужественный. Где-то изящный. Где-то якобы простоватый. Настолько велик этот скромный человек, что вроде бы и ясно всё.

Хотя вряд ли. Черенков — всегда загадка. И пока мы и наши потомки будем её решать — он никуда и не ушёл. Или в Кунцеве, или в Сокольниках. Или в Хамовниках, или на Новокузнецкой, или на Тверской, а то и на Ордынке. Или на той же Никольской, наконец.

Где-то его видели. Только он неуловим.

Москва пока, конечно, жива. Не всё покуда посносили. Но сердце всякого нормального москвича получило удар, который трудно с чем-то сравнить. Он же Москве сын.

Стрельцов был — Эдик. Старший сын. Черенков же — Федя. Младший.

Самый любимый, самый беззащитный, самый родной сын и брат. А ведь город — это люди. Уезжая и возвращаясь назад, они всегда были убеждены, что и Кремль не исчезнет, и Манеж, и Гостиный Двор.