Федор Чижов

Славянский съезд в Москве, по мнению Чижова, знаменовал собой как бы рубеж в этом процессе. Закончился период «страданий, терпений и тайного существования идеи славянского братства, потому тайного или полутайного, что эта идея была постоянно, везде гонима и преследуема». С приездом «наших братий славян… начинается второй период исторического развития идеи славянского братства», уже не тайного, а явного и «всеслышимого», который, если и не будет сопровождаться действительною вооруженною борьбою, то непременно — борьбою духовною^[534].

Чижов был убежден, что славянские народы могут обрести свою долгожданную независимость только на основе самоопределения. Инициатива же в решении этого вопроса должна была исходить от России — единственного могущественного славянского государства. Об этом же заявляла, подводя итоги съезда, и газета «Москва»: «Опасения <по поводу образования> всемирно-славянской монархии лишены всякого основания»^[535].

В середине 1870-х годов славянский вопрос вновь оказался в центре внимания мировой политики. Весной 1875 года в Боснии и Герцеговине вспыхнуло восстание, которое затем перекинулось на другие балканские провинции Османской империи. Эти события дали толчок развитию в России мощного движения в защиту славян. Оно нашло живой отклик как в либеральных кругах, так и в среде «левой», революционной и народнической, оппозиции. Однако лидеры радикального крыла народничества — М. А. Бакунин, П. Л. Лавров и П. Н. Ткачев — недооценивали значение освободительной борьбы славян и предостерегали от участия в ней. Они опасались, что открытое сопротивление турецкому владычеству затормозит социальную революцию, которая по их подсчетам вот-вот должна была вспыхнуть на Балканах. Кроме того, они были убеждены, что выезд на театр военных действий ослабит протестное движение внутри самой России.

Вместе со своими единомышленниками Чижов всеми силами стремился преодолеть дезорганизующую пропагандистскую кампанию лидеров «левых». Еще до Высочайшего разрешения начать сбор средств в пользу герцеговинцев он предпринял ряд конкретных шагов для оказания нелегальной помощи восставшим^[536].

Когда в середине сентября 1875 года отставной генерал-майор М. Г. Черняев прибыл в Москву, чтобы найти средства для снаряжения роты добровольцев в Черногорию, Аксаков как председатель Московского славянского комитета обратился за помощью к купечеству через посредничество Чижова. «Внимательно и сурово выслушав меня, — вспоминал Аксаков, — этот убеленный сединами практик прямо ответит мне, что дело это надо постараться непременно исполнить. „Будет ли, не будет ли от этого польза для герцеговинцев, — сказал он, — это другой вопрос: главное в том, что такой поступок со стороны русского общества поднимет его собственный нравственный уровень, возвысит его в собственном сознании, выбьет из пошлости, которая его душит“»^[537].

Чижов познакомился с генералом Черняевым еще в 1867 году, когда знаменитый на всю страну «завоеватель Ташкента» военный губернатор Туркестанской области оказался в опале и влачил в Москве едва ли не нищенское существование. Естественно, Чижов не мог оставаться безучастным к судьбе попавшего в беду национального героя и сделал все от него зависящее, чтобы облегчить его участь^[538].

В начале 1870-х годов Черняев возглавил редакцию газеты «Русский мир». Для повышения ее тиража боевому генералу приходилось вновь и вновь, заручившись поддержкой Чижова, обращаться за денежной помощью к московским купцам, обещая им сделать газету выразительницей интересов русской торговли и промышленности.

Переговоры Чижова с генералом Черняевым о сборе средств для нужд русского добровольческого движения в помощь югославянам состоялись на квартире у Ивана Сергеевича Аксакова 17 сентября 1875 года. Черняев объявил, что готов отправиться на Балканы с группой из десяти офицеров и пятидесяти солдат-волонтеров. Последних он намеревался переправить через границу в виде слуг или частных проезжих. По его подсчетам, затраты на экипировку солдат, их вооружение и содержание в течение трех месяцев должны были составить сумму в 70 тысяч рублей^[539].

Поначалу Чижов скептически отнесся к планам Черняева. «Все это прекрасно, отважно, но, кажется, не более, — передавал он свое впечатление от встречи. — Мне <во> все это не верится. Не верится, во-первых, <в> то, что мы сумеем собрать 70 тыс. в небольшом кружке, потому что все это надобно хранить в тайне. Потом не могу взять в толк, чтоб таким ничтожным вспоможением можно <было бы> перетянуть силу на свою сторону»; «Боюсь… чтоб это не оказалось фиаско и чтоб не сделалось смешным. Особенно боюсь за Черняева… его имя популярно, с его именем соединяется понятие о русском храбром генерале, и кончить детскою шуткою было бы страшно совестно»^[540].