Федор Михайлович Достоевский

В тот день, когда молоденькая стенографистка Неточка Сниткина пришла помогать Достоевскому, роман «Игрок» существовал лишь в черновых заметках и планах. Вся надежда теперь только на стенографистку. Достоевский никогда не диктовал своих произведений, но другого выхода не было. Роман «Преступление и наказание» был временно отложен (Достоевский предупредил редакцию «Русского вестника», что весь октябрь будет работать над другим романом), и ожесточенная борьба писателя и его юной помощницы с издателем-хищником началась. Тяжелое впечатление, вынесенное Анной Григорьевной от первой встречи с Достоевским, рассеялось, когда она пришла к нему во второй раз, вечером. Он вдруг разговорился и увлекся воспоминаниями, как это с ним часто бывало, когда он имел дело с искренним и благодарным слушателем. И тогда собеседников Достоевского, особенно тех, кто видел его первый раз в жизни, поражали его пронзительная откровенность и доверчивость. Так было и на этот раз. Девушка была удивлена и потрясена его рассказом о казни петрашевцев на Семеновском плацу.

Стенографистка сначала не поняла причину доверчивости и откровенности недавно еще столь скрытного и угрюмого человека. Но ее недоумение длилось недолго. Скоро она разгадала причину его доверчивости и откровенности. Она почувствовала, что он бесконечно добрый и замечательный человек, но страшно одинок и очень нуждается в душевном тепле и участии, так как жизнь оборачивалась к нему до сих пор в основном теневой стороной.

И поразительно, как эта двадцатилетняя девушка так быстро прониклась к Достоевскому тем самым состраданием, которое заключается, по учению самого писателя, в способности понять человека, проникнуть в то доброе, что у него есть, и оценить его. Она не все понимала в его произведениях, но почти сразу и безошибочно научилась читать в его израненном сердце (как Настенька в «Белых ночах» в первую же ночь разгадала чистое и благородное сердце Мечтателя, а Наташа в «Униженных и оскорбленных» сразу же почувствовала душевную красоту Ивана Петровича).

С 4 октября 1866 года они ежедневно работали по несколько часов. Он писал «Игрока» по ночам, а днем диктовал ей написанное. Вечером у себя дома Анна Григорьевна разбирала и переписывала начисто стенограмму, а на другой день Достоевский окончательно исправлял приготовленные ею листы. Оба были предельно напряжены. Вскоре выяснилось, что работа идет успешно: «Игрок» мог поспеть к сроку. Неточка Сниткина не жалела ни времени, ни сил, чтобы помочь писателю. Ее страшно возмутил его рассказ о грабительском контракте со Стелловским, и она решила во что бы то ни стало спасти его от разорения.

Неточка Сниткина вдруг безошибочно почувствовала своим сострадальным женским сердцем бесконечное одиночество писателя. Она ведь уже прочла в «Русском вестнике» «Преступление и наказание», но только сейчас, кажется, поняла весь сокровенный смысл слов Раскольникова: «Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди… должны ощущать на свете великую грусть».

Но для Анны Григорьевны дело было, конечно, не только и даже не столько в том, что мировые проблемы автора «Преступления и наказания» были недоступны его современникам. Она поняла, что он ищет семейное счастье, почувствовала, что он страшно нуждается в женской сердечной дружбе и привязанности.

Всего лишь через шесть месяцев со дня первой встречи с Достоевским Анна Григорьевна писала о Достоевском своей подруге С. А. Кашиной: «…Что это за прекрасный, сердечный, добрый, бесконечно добрый человек! Его мало кто хорошо знает. Он вечно угрюм, раздражителен, но если б кто знал, сколько под этим скрывается теплоты, доброты и человечности. Чем больше его знаешь, тем сильнее привязываешься к нему. Я знаю, что и он меня сильно любит, и это делает меня до того счастливою, что я порою думаю, что я не стою такого счастья…». Писатель и стенографистка так привыкли друг к другу, во время совместной работы над «Игроком», что оба искренно огорчились, когда роман стал подходить к концу. Достоевский очень не хотел расставаться с Неточной Сниткиной. И не только потому, что она была отличной стенографисткой. Главное было, конечно, не в этом. Достоевский почувствовал в Анне Григорьевне прежде всего доброе сердце. В одном из своих писем в это время писатель рассказывал: «Стенографка моя, Анна Григорьевна, была молодая и довольно пригожая девушка, 20 лет, хорошего семейства, превосходно кончившая гимназический курс, с чрезвычайно добрым и ясным характером. Работа у нас пошла превосходно…»

29 октября 1866 года Достоевский продиктовал Анне Григорьевне заключительные строки «Игрока».