Федор Волков

— Непролазное болото глупости. И среди него барахтается беспомощно один умный человек: это — вы. Меня печалит такая картина.

— А меня ничуть, — сказала Троепольская. — Приятнее быть первым среди глупых, чем последним среди умников.

— Бог с ними! Только не я буду… Ну, да ладно, молчу.

Александру Петровичу очень полюбилась Грипочка Мусина. Девочка почувствовала к нему взаимную симпатию. Почти не отходила от него. Взяла на себя заботу следить за исправностью его туалета. То и дело приглаживала парик, охорашивала завивку, наблюдала, чтобы не сидел косо. Аккуратно запрятывала внутрь выбивающиеся рыжие косички. Александр Петрович машинально ловил ее ручки и целовал. Когда в горячем споре Сумароков сдергивал с себя парик и начинал им размахивать, Грипочка внушительно урезонивала его:

— Александр Петрович, сия штука устроена не для маханья. Голову так же неприлично разувать, как и ноги. Сделайте милость, обуйтесь. Позвольте, я помогу… Другим надлежит думать, что сие есть ваши собственные кудри. Такова должность парика. Снимать его в гостях — все равно как бы снимать свои волосы. Посидите малость спокойно.

Александр Петрович кротко отдавал свою голову в распоряжение Грипочки. Та любящими руками приводила ее в порядок.

Много внимания уделялось манишке и манжетам Сумарокова, всегда обильно припудренным табаком. Грипочка после каждой понюшки сейчас же обмахивала манишку Сумарокова платочком. Сама чихала и приговаривала:

— На здоровье, Агриппина Михайловна! Вы нюхаете дюже крепкий табак. Апчхи! Кошель червонцев и генеральский чин вам!

Сумароков хохотал и тормошил девочку.

— Какая ты прелестная кукла!

Он подарил Грипочке несколько своих пьес. Заставлял ее декламировать. Девочка читала только сносно, но Сумароков находил ее чтение превосходным. Подучивал:

— Напевнее! Вальяжнее! С растяжкой!

В восторге кричал Троепольской:

— Татьяна Михайловна! Ваша кукла — совершенство! Я ее у вас утащу. Повезу в Петербург. Вторую Лекуврёршу из нее сделаю.

— Она и впрямь охотится в актрисы, — промолвила Троепольская. — Только грамоте получиться не мешает.

— Все будет. Мы скоро школу заведем на заграничный манер. Всех актеров учить будем.

Грипочка была довольно острой девочкой. Некоторыми ее замечаниями и словечками Сумароков восторгался сверх меры.

Однажды Троепольский и Волков вполголоса о ком-то беседовали.

— Чем ему не жизнь? — говорил Троепольский. — Сыт, пьян и нос в табаке.

— Я знаю, о ком речь, — хитро сказала Грипочка. — Нос в табаке у Александра Петровича.

Сумароков так хохотал, что чуть не свалился со стула. Едва Сумароков брался за табакерку, как Грипочка мягко отнимала ее.

— Нельзя так часто, замарашка. Только не досмотри…

Однажды от одного из ее милых словечек Сумароков пришел в восторг, схватил девочку, поднял ее на воздух и принялся кружить по комнате.

— Извольте меня поставить на пол, Александр Петрович! — закричала Грипочка. — От вас поднялось целое облако табаку. Я боюсь расчихаться.

Девочка оправляла смятое платье и недовольно ворчала:

— Совсем примяли мое платье. Вы полагаете, я и впрямь тряпочная кукла? Тряпочной ваш табак полезен, — моль не съест, а живому — смерть. Сестрица, вы заметили? С тех пор как нас изволит посещать Александр Петрович, у нас вся моль исчезла. Вы средство от моли, господин трагик, вот вы что. Про вас надо комедию сочинить.

— И сочиним! — захохотал Сумароков. — Так и назовем: «Средство от моли».

— Во дворце, говорят, моли видимо-невидимо. И прочих насекомых, — продолжала Грипочка. — Я понимаю теперь, почему государыня всех табакерками дарит. Чтобы насекомых уничтожали.

На аршин расстояния

В последних числах августа, в ясный солнечный день, Сумароков повез Грипочку и Троепольского осматривать Петровский дворец. Татьяна Михайловна осталась дома, чтобы присмотреть за обедом.

Они что-то долго задержались с осмотром. Троепольская то и дело выглядывала в окно, прислушиваясь, не дребезжит ли вдали карета Александра Петровича, которую слышно было за несколько улиц.

Пришел Волков. Поздоровался, спросил, где все. Татьяна Михайловна объяснила.

Волков был в подавленном настроении. Выходя из театра еще утром, он встретился с каретой Елены Павловны. Она приказала кучеру остановиться, выглянула из окна.

— Какой чудесный день! — сказала она. — А еще чудеснее, что я свободна на целый день. Сейчас за городом хорошо. Не дурно было бы проехаться туда, где мы были тогда… помнишь? Как-то там все выглядит под осень? Осталась ли хоть капля прежнего очарования? У тебя нет желания составить мне компанию?

— К сожалению, у меня нынче много хлопот, — нерешительно сказал Федор.

— Понимаю. Хлопоты — они сушат человека. У вас и вид сегодня неважный. Что ж, идите, хлопочите, желаю успеха… Трогай, Андрон!

Карета уехала. Федор долго бродил бесцельно по ближайшим улицам, досадуя и на свою ложь и на неловкий ответ.

От этого настроения он не мог избавиться целый день. С ним пришел и к Троепольским.