Федор Волков

Через неделю, в середине января 1761 года по докладу Волкова императрица указала отправить названных им московских комедиантов (тринадцать актеров и шесть актрис) в Петербург. Тридцать первого января они тронулись в дорогу. А спустя еще несколько дней уже вышли на сцену вместе с основным составом волковской труппы.

— В московском ожерелье будет и один бриллиантовый камешек, — загадочно говорил Волков друзьям по возвращении из первопрестольной.

А. Афанасьев. С неизвестного оригинала.

Портрет актрисы Т. М. Троепольской.

Гравюра пунктиром. XIX в.

«Секрет» скоро раскрылся, — когда на подмостках появилась Татьяна Михайловна Троепольская. Пятого февраля она впервые играла вместе с Волковым и Дмитревским Ильмену в «Синаве и Труворе», на следующий день — Семиру. Красивая, с благородными чертами лица, приятным голосом и необычайно «чувствительная» семнадцатилетняя актриса сразу покорила зрителей. В театре стояла напряженная тишина. В сцене страданий и смерти Ильмены в зале послышались рыдания, в руках у дам забелели платочки.

Сумароков, в эту зиму часто болевший, по-прежнему нервничавший из-за внутритеатральных неурядиц, посветлел лицом. Он горячо благодарил новую артистку, ставил ее в пример. Наконец-то в труппе появилась выдающаяся исполнительница трагедийного репертуара.

С новыми актерами Волков ежедневно подолгу репетировал — вводил в текущий репертуар. Репетировали обычно в уютном зале среднего этажа головкинского дома. Удобно: квартиры актерские тут же. Как громом поразило всех известие, что дом придется оставить. Вызванному в Придворную контору Волкову граф К. Е. Сивере объявил указ о передаче головкинского дома под Академию художеств. На холодном, маскообразном лице чиноначальника отразилось некое подобие улыбки: новое местожительство комедиантам уже определено. Граф протянул руку к колокольчику, на костлявых пальцах сверкнули бриллианты. Вбежавшему канцеляристу отрывисто сказал: «Вручи господину Волкову определение». Федор Григорьевич, молча поклонившись, вышел. На ходу читал указ: «…а вместо оного дому для жительства помянутым придворного российского театра комедиантам другой дом довольной, чтоб во оном поместиться можно было… нанять из университетской суммы… на здешней стороне дом генерала-лейтенанта, е.и.в. гофмаршала, действительного камергера и кавалера, графа господина Ефимовского, который отдается в наем, осмотреть на скольких покоях оной состоит и нет ли в нем ветхости и к помещению показанных придворного российского театра комедиантов доволен быть может ли…».

Конечно, переехать на жительство в Адмиралтейскую часть, где дом Ефимовского, вроде бы к лучшему. Центр города, театры, в которых приходится выступать, близко, и Нева — уже не помеха. Но сильна привычка к насиженному месту, где прожито уже пять лет, где все стало родным. Переезд, говорится в народе, что пожар. И не будет уж нигде так просторно, как в многокомнатном, трехэтажном головкинском дворце, хотя и обветшал он…

Узнав об отобрании головкинского дома, сильно взволновался А. П. Сумароков и снова захворал. Его квартира была по соседству, директорствовать проще, имея всю труппу под рукой. Если актеры переедут, ему оставаться одному на Васильевском неудобно, значит, тоже надо менять местожительство. А в Адмиралтейской части квартиры много дороже, нужного дома менее чем за пятьсот рублей в год не наймешь. А денег взять негде. «Ежели мне не будет места, где актеры жить будут, так надобно мне в воду броситься», — горячился Александр Петрович.

Не без хлопот удалось найти выход, который показался наименее огорчительным. Переехали в дом полковницы Макаровой, что стоял неподалеку (саженей сто всего) в 1-й линии, в глубине площади, выходящей на набережную Невы.

С переездом уладилось. А судьба дела театрального последнее время вновь стала тревожить Волкова. Напряглись до крайности отношения Сумарокова с Сиверсом. Взаимная неприязнь переросла в открытую вражду.

Сумароков не терпел равнодушного, чиновничьего отношения к юному, хрупкому еще их с Волковым детищу — российскому театру. Привыкнув на первых порах самостоятельно распоряжаться, давать ход делу одним собственным смотрением, Сумароков потерял былую независимость с переходом театра в придворное ведомство (чего сам настойчиво добивался, чая прибавку субсидий). Теперь чиновная тень К. Е. Сиверса нависала над каждым его решением. Это было тем печальнее, что Карл Ефимович мало смыслил в делах и нуждах театральных.