Фея белой магии

И была наконец взята в плен запыхавшейся толстухой. Брыкаться и вырываться девочка не стала, она не отрываясь смотрела на меня. Именно на меня, сквозь стекло бутылки, я чувствовала это. И продолжала посылать ей всю мою любовь.

Дюбуа сморщился и зашипел, словно бутылка стала раскаленной. Он поставил мою тюрьму повыше, на довольно внушительный комод, затем подошел к негритянке и забрал у нее Нику. Малышка, абсолютно не обращая внимания на смену декораций, продолжала смотреть на меня.

Мерзье выдал на-гора очередное распоряжение, и француженки, столкнувшись у двери, выбежали из комнаты.

Чтобы через пару минут привести мое тело. Именно привести, волоча за руки. Фу, до чего же я гнусно выгляжу без себя! Восковая кукла производства мадам Тюссо гораздо живее и эмоциональнее.

Дюбуа ладонью повернул личико моей малышки в сторону вновь прибывшей:

– Ника, вот же мама, смотри. Хочешь к ней?

Несмотря на уникальные способности, с английским языком девочка пока знакома не была. Немецкий – да, его она понимала, поскольку родилась и почти до года жила в Германии. Но, как я уже упоминала, мама почти на всех языках остается мамой.

Увидев «меня», дочка радостно встрепенулась и протянула ко «мне» ручки:

– Мамсик! Возьми на ручки!

Затем всмотрелась в «мое» одухотворенное лицо, перевела взгляд на бутылку, губы задрожали, кулачки сжались, и последовал замечательный удар в ухо мерзье:

– Ты зачем так сделал?! Так нельзя! Неправильно!

– Черт, не понимаю, что она говорит, – проворчал Дюбуа, держа воинственно брыкающуюся девочку на вытянутых руках. – И отец ее сейчас уехал. Вижу, что поторопился с тобой, женщина. Но кто же знал, что девчонка ТАК сильна, что она мгновенно почувствует разницу? Ведь даже друзья ваши ничего не поняли, когда «ты» звонила вчера по телефону. Правда, в конце «ты» понесла какую-то ерунду, но, возможно, это было влияние твоей дочери. Кстати, на помощь приятелей не надейся, твой муж поехал сейчас в отель за вещами и повез письмо, написанное «тобой», в котором все объясняется. Теперь мы одни, никто сюда не сунется.

Уроду наконец надоело держать в руках драчливое веретено, и он вручил сей почетный приз многострадальной толстухе. Драться с ней Ника не стала, тетя все-таки, да и ничего плохого она девочке не сделала. Но вопить малышка начала громче прежнего:

– Отдай маму! Верни маму! Так нельзя!

– «Маму, маму», – передразнил ее Дюбуа, забирая бутылку и велев моему телу идти следом, – чувствую, придется вернуть тебя, женщина, иначе с девчонкой невозможно будет работать. Вот только я никогда такого не делал, бокор не должен соединять душу с телом. Ладно, попробую. Не получится – тебя, женщина, мне не жалко. Твоя материнская любовь мне, если честно, очень мешает. Умрешь, и ладно. Девочка убедится, что ты мертва, поплачет и успокоится. Слушай, – он поднял бутылку на уровень глаз, – а может, тебя и на самом деле убить сразу?

Пару мгновений он всматривался в меня, решая, затем усмехнулся:

– Не бойся, женщина, я решил – сразу убивать не буду. Слишком много осложнений может возникнуть с твоей дочерью. Попробую тебя вернуть. Сдохнешь – не жалко, но если получится, учти – только беспрекословное послушание и помощь в обучении твоей дочери сохранит твою никчемную жизнь.

Ну да, ну да, беспрекословное послушание и помощь. Обязательно.

После осознания дикости ситуации, после принятия ранее невозможного – отделения души от живого тела, на просвистевшую в миллиметре угрозу смерти я просто не обратила внимания. И не потому, что завернулась в душное покрывало апатии, нет, сейчас не до покрывал. Именно абсурдность, ирреальность происходящего заставила меня не реагировать на всякую ерунду типа угроз.

Из всей его болтовни я вычленила (ох, с каким бы удовольствием проделала это с гадом физически, причем бараньими ножницами!) лишь одно – меня собираются вернуть в исходное состояние!

И опасения Дюбуа ничуть не пугали, я была абсолютно убеждена – все будет хорошо, не может не быть. И пусть приверженец темной стороны Вуду никогда ничего хорошего не делал, но если смог разобрать, то сможет и собрать. Главное, чтобы не осталось лишних деталей.

Такой вот славной компанией – я, снова я и Паскаль – мы вышли из дома. Наверное, солнце жарило, как обычно, с дурным энтузиазмом, но сквозь мутную зелень стекла ко мне проникли лишь несколько ложек тепла.

Дюбуа что-то спросил у охранника, тот начал отвечать, но тут возле ворот началась какая-то возня. Сначала было слышно неразборчивое бухтенье, затем последовал разговор на повышенных тонах, плавно перешедший в следующую стадию – скандал. Вот теперь я различила голос Майорова и чужой женский. Мадам визгливо чего-то добивалась от собеседника, причем на родном русском, тот довольно резко отнекивался.

Легкий кивок хозяина, и охранники сплоченной кучкой рванули к эпицентру скандала. Женские вопли усилились, в распахнувшиеся ворота въехала наша машина, и я успела заметить, как подручные Дюбуа довольно бесцеремонно запихивают в такси разъяренную блондинку.