Фея Семи Лесов

Джульетта уехала в деревню. Филипп, лишенный ее любви, ее пылкости, ее поцелуев, бросился в разврат, ища в каждой женщине прелесть Звезды Флоренции. Это не удавалось. И когда Джульетта оправилась от родов, он не спросил даже имени ребенка – Филиппа решительно интересовали только плотские радости.

Столь пылкие любовники расстались навсегда спустя два месяца, не испытывая при этом большого сожаления. Филипп уехал во Францию, где через некоторое время получил чин генерала и женился на Сесилии де л'Атур. А Джульетта вскоре не могла даже вспомнить лица бывшего возлюбленного.

Девочка, родившаяся 1 мая 1770 года, была окрещена деревенским падре Сюзанной Маргаритой Катариной Анжеликой. По капризу судьбы в ней причудливо соединились черты отца и матери – золотисто-белокурые волосы и черные, по-итальянски глубокие, глаза. О девочке забыли оба родителя.

Дочери принца и Звезды Флоренции не улыбалось будущее.

ГЛАВА ПЕРВАЯ ЛАЦЦАРОНИ [1]

1

– Встань. И подойди ко мне.

Голос был сух и холоден, серые глаза смотрели на меня с властным презрением. Я послушно слезла со стула и подошла поближе. Первое, что бросилось мне в глаза, – это деревянные сандалии, надетые на босу ногу, и четки у пояса – непременные атрибуты монаха-францисканца.

– Подними голову и смотри мне прямо в глаза.

Я исполнила его приказание. Фигура фра Габриэле в черной сутане вызывала у меня страх. И что ему от меня нужно?

– Как тебя зовут?

Старая Нунча, моя бабка, подалась было вперед, чтобы ответить за меня, но фра Габриэле властно остановил ее.

– Молчи, ты здесь не для того, чтобы говорить. Он снова повернулся ко мне:

– Так как же твое имя?

– Ритта Риджи, падре, – сказала я.

– Это неправда, – прозвучал сверху его голос. – Так тебя называют в деревне. А знаешь ли ты свое полное христианское имя?

Я снова опустила глаза. Сама себе я казалась маленькой и ничтожной.

– Меня зовут Сюзанна Маргарита Катарина Анжелика, падре.

Я выговорила эту связку имен почти по слогам. Они звучали для меня странно. В деревне я была просто Ритта, и всё.

– Сколько тебе лет?

– Семь…

– А знаешь ли ты, кто твоя мать?

– У меня нет матери, падре, – сказала я нерешительно. О, как неуютно я себя чувствовала! Холодные стены францисканского монастыря слишком резко отличались от той среды, в которой я росла. Даже детский веселый гомон, долетавший из-за двери класса, казался странным в этом царстве холода и полумрака.

– Это ложь, – произнес фра Габриэле. – У тебя есть мать. Но ты должна забыть о ней.

С каждым словом его голос звучал все холоднее, становясь совсем уж ледяным, и теперь к нему примешалась ненависть.

– Да, ты должна забыть о ней, переступив порог нашей школы. Твоя мать много грешит и мало кается. Ты должна молиться и каяться за нее. И никогда не лгать.

– Да, падре, – сказала я, ничего не понимая, кроме последней фразы.

– Ты должна обещать мне, что никогда не пойдешь по дороге своей матери.

– Хорошо, падре.

– Ты будешь ходить в школу каждый день, кроме праздников и воскресений. Выслушав просьбы твоей бабки, я принял тебя в школу несмотря на то, что почтенные жители деревни не хотели видеть среди своих детей дочь такой женщины, как твоя мать. Ты понимаешь милость, которую тебе оказали?

– Да, спасибо, – сказала я полуиспуганно.

Честно говоря, идти в школу мне совсем не хотелось. Меня за руку притащила сюда Нунча, как когда-то притащила и пятерых моих братьев.

Холодная рука фра Габриэле погладила мои ярко-золотистые волосы, туго стянутые в две косы.

– В вашем племени Риджи все не так, как у других, – проговорил он, обращаясь к самому себе. – Девочка не похожа ни на кого в деревне. Откуда у нее такие волосы?

Нунча развела руками. Губы у нее вздрагивали. Ради сегодняшнего визита она надела чистый чепец и передник. Мне было странно видеть ее в таком состоянии – волнующуюся, испуганную не меньше, чем я. А ведь у нее был такой хриплый громкий голос, от которого этот худой монах мог бы упасть в обморок! Почему же она испугалась этого босоногого францисканца?

– Пойдем в класс. – Он подтолкнул меня вперед.

Я послушно вошла в большую комнату с высоким закопченным потолком. Черным пятном выделялась на желтоватой стене грифельная доска. Множество деревянных лавок были уставлены в ряд одна за другой. В глубине класса, как я заметила, сидели самые старшие ребята, которым уже исполнилось по четырнадцать, – сын мельника Чиро Сантони, которого я люто ненавидела за все те пакости, которые он мне причинял, Либеро Барикке и Джианджакомо Казагранде. Бросилось мне в глаза и надменно-удивленное лицо Джованны Джимелли, двенадцатилетней девочки, считавшейся самой красивой в округе.

Увидев меня, класс замер. Все смотрели на меня как на прокаженную, случайно попавшую в среду здоровых людей. У меня засосало под ложечкой. Тоскливо вздыхая, я ловила напряженные взгляды учеников, понимая, что у меня нет здесь ни одного друга. Только мой старший брат, двенадцатилетний Луиджи, приветливо подмигнул. Остальные молча разглядывали меня.

– Ты сядешь на то место. – Фра Габриэле указал на скамью возле окна. – Быстро! Мы начинаем урок.