Фея северного озера

Обед хвалили все, даже ревниво относившийся к чужой готовке гурман Шарль. Эрвинн принимал хвалы с непроницаемым лицом, и только в глазах его, которые он то и дело переводил на Аманду, светилась понимающая улыбка. И она невольно улыбалась ему в ответ, сидя на своем обычном месте, на котором так и лежал плед — свидетельство бессмысленной заботы другого, неудачливого ухажера. Неуклюжая американская девица не сумела оценить саму эту заботу, хотя проявление ее — плед, не убрала. Было весьма уютно сидеть в своем уголке и обмениваться взглядами со смуглым алжирцем.

Зачем она это делала, Аманда не задумывалась. После всех бесполезных мыслей и мук она была уже готова жить минутой, просто плыть по течению — куда кривая вывезет. Сейчас ей было очень хорошо. Она чувствовала, как взгляд Эрвинна обволакивает ее теплым туманом, а о том, что скрывалось в этом тумане, не хотелось и думать. Наконец она спохватилась — подступали сумерки. Эрвинн продолжал свои кухонные занятия: завтра был последний день работ, ожидался праздничный ужин и последний Дежурный, француз Пьер, уже жалобно воздевал руки к небу, умоляя Эрвинна о помощи. Тот усмехался и охотно обещал поддержку — не переставая ласково поглядывать на Аманду.

Чего он ждал? Аманда вдруг встревожилась. Решительно встала, попрощалась и почти побежала к дороге.

Не успела она отойти от лагеря и сотни метров, как услышала быстрые шаги. Она не сомневалась — это Эрвинн. И на самом деле это был он. Аманда остановилась, повернулась к нему и молча ждала его приближения.

— Уже темно, — запыхавшись, пробормотал Эрвинн. — Я не мог позволить тебе возвращаться одной.

Он подошел к ней, мягко и решительно взял за руку. Она ждала продолжения. Но продолжения не последовало: Эрвинн пошел рядом с ней, не выпуская руки и не выказывая каких-либо ясных намерений. Не зная, как себя вести, Аманда ограничивалась светским разговором. Время от времени она потихоньку тянула руку, алжирец крепко ее сжимал.

Путешествие становилось занятным. Уж не собирается ли он проводить меня до дома? Тогда мне не вырваться. Аманда сама не знала, пугает или привлекает ее такая перспектива. В сгущающихся сумерках шагающий рядом Эрвинн казался все более и более привлекательным, а его крепкая, твердая рука представлялась все более надежной.

А шаги между тем становились все медленней.

— Что ж, завтра — последний день… — проговорила Аманда. — Тебе тут понравилось?

— Очень! — с энтузиазмом откликнулся Эрвинн. — Я не хочу уезжать!

А что тебе особенно понравилось? — хотелось спросить Аманде. Но она так боялась ответа, что поспешила перевести разговор.

— Но уехать все равно придется… А что ты будешь делать, когда вернешься на родину?

— Вспоминать тебя, — был короткий ответ.

Аманда вздрогнула. Эрвинн уверенно обнял ее. От поцелуя она увернулась. Ей нужен был другой ответ. Какой — она и сама не знала.

«Вернуться вместе с тобой. Остаться рядом с тобой». Возможны варианты. Но этот…

— Это великодушно с твоей стороны. — Ее ответ прозвучал не в меру холодно.

Эрвинн отстранился.

— Я… тебя обидел? Прости. Я не хотел.

Но Аманда уже закусила удила.

— А чего ты хотел? Засунуть меня в кусты? Сделать мне ребенка и помахать ручкой? На это способен любой самец!

Она сама не соображала, что говорит, понимала, что наносит оскорбление, которого может не стерпеть темпераментный и гордый мужчина, что, может быть, он ее тут же изнасилует или убьет, но не могла остановиться. Вся горечь, накопленная за дни неудач, вылилась в страстный монолог, из которого бедный алжирец едва ли понял хотя бы треть.

Но интонацию он понял превосходно. И сам отошел подальше от сумасшедшей американки.

Аманда опомнилась. Стыд захлестнул ей душу, она отчаянно заплакала и побежала по дороге. До дома, к счастью, оставалось немного.

Она неслась по темноте, запинаясь о корни, всхлипывая, утираясь, повторяя: «Все вы дураки! И я дура! Так мне и надо! Захотел бесплатного! Сейчас! Так и получишь! А мне потом растить араба в одиночку!». Что делал оставшийся на дороге Эрвинн, что он думал о ней, ее не заботило.

Прилетев домой, она долго тыкалась ключом в замочную скважину, материлась, всхлипывала и повторяла: «Скотина! Скотина!», относя эпитет и к непослушному ключу, и к несостоявшемуся насильнику-алжирцу, и, скорее всего, к себе самой.

Она не стала изымать из папки очередную жертву для ритуального сожжения. Просто развела огонь и швырнула в камин досье. Пламя равнодушно и быстро сожрало и папку, и содержимое.

Вместе с бумажным алжирцем сгорел и последний герой несостоявшейся авантюры — француз Пьер. Несостоявшейся заморской невесте было уже решительно все равно.

17

Утром Аманде было плохо, как никогда. Она плохо себя чувствовала после долгих вечерних рыданий, после того, как еле переборола искушение не заливать угли в камине, после успокоительных капель, которые без счета лились в стакан с водой, перемежаясь со слезами, и после тяжелого сна, принесшего с собой похмелье небывшего праздника. В последний раз ей было так плохо в тот незапамятный день, когда ее просто и быстро оставили в день свадьбы.