К примеру, документальный фильм Сергея Лозницы «Майдан» (2014), снятый по «горячим следам» тех трагических событий. В нем очевидна тенденция к формированию экранного мифа о мирном характере уличных протестов и о том, что ничего противозаконного в то время в столице Украины не происходило. Хронометраж картины – 128 минут, но только к исходу второго часа возникают кадры с горящими автопокрышками и стычками между силами правопорядка и сторонниками Майдана. Можно вспомнить документальные ленты «Блокада» (2005) и «Государственные похороны» (2019), в которых соответствующим образом подобранные хроникальные эпизоды и кадры, смонтированные в строго определенном порядке, формируют у зрителей соответствующие негативные эмоции. Проще говоря, аутентичный визуальный материал режиссер использует исключительно для формирования негативного отношения к определенным драматическим событиям в истории Советского Союза, а следовательно, и нынешней России. Привычная мотивировка «Я так вижу» в подобных случаях лишь дезавуирует, а не объясняет истинные мотивы подобных образных решений. Еще со времени «Обыкновенного фашизма» Михаила Ромма известно, каким образом документальная хроника может сыграть против самой себя.
Опыт современного использования документов или видеоматериалов со строго манипулятивной направленностью, которые касаются событий ближайшего исторического прошлого, связан по преимуществу с восточными соседями России. Достаточно вспомнить, каким образом освещались события вокруг крушения малайзийского «боинга» в июле 2014 г. Намеренные и скоропалительные обвинения ополченцев Донбасса и российских военных, высказанные в мировом медиапространстве, уже в тот период вызывали очевидное недоверие и сомнение, особенно тезис об использовании якобы российских ракет системы «Бук». И вот по прошествии более чем пяти лет в Нидерландах было официально заявлено, что в районе крушения авиалайнера
Фейк не обязательно несет в себе визуальный компонент. Иногда бывает достаточно, чтобы какой-то термин или цитата, некорректные с точки зрения науки и гуманитарного знания, были внедрены в массовое сознание через соответствующие каналы коммуникации. Укоренившись таким образом, они начинают влиять не только на общество, но и на оценки соответствующих исторических персон и периодов. В частности, в полемике вокруг личности советского лидера И. В. Сталина в процессе обмена мнениями спорящих мелькает фраза, демонстрирующая высокую оценку его роли в истории со стороны экс-премьер-министра Великобритании сэра Уинстона Черчилля. Звучит она, как правило, следующим образом:
Впервые в открытой печати ее приписала Черчиллю преподаватель химии Ленинградского технологического института Нина Андреева в нашумевшей статье времен перестройки «Не могу поступаться принципами» (газета «Советская Россия», 13 марта 1988 г.). Статью завершает солидный панегирик Сталину, который якобы произнес Черчилль в своей речи перед британским парламентом в 1959 г. Позже в публицистических статьях приводилась даже точная дата выступления. Историки выяснили: в указанную дату никакого выступления Черчилля не было.
На самом деле впервые эта характеристика итогов модернизации СССР была употреблена экс-троцкистом Исааком Дойчером (газета «Манчестер Гардиан», 6 марта 1953 г.) по поводу смерти Сталина. Оттуда она перекочевала в различные издания вплоть до Британской энциклопедии.
Не менее интересна история происхождения термина «холодная война», которым определялись отношения двух крупнейших политических систем на протяжении всей второй половины ХХ в. Известно, что впервые в публичном дискурсе его использовал английский писатель Джордж Оруэлл в статье «Ты и атомная бомба», которая была опубликована в британском еженедельнике «Трибьюн» 19 октября 1945 г., то есть меньше чем через два месяца после официального окончания Второй мировой войны (2 сентября 1945 г.). Оруэлл со свойственным его сознанию футуристическим воображением писал о возможном возникновении клуба чудовищных сверхдержав, которые обладали бы ядерным оружием, что давало им возможность поделить мир между собой. Тогда бы с соседними странами, которые лишены такого военного «аргумента», они находились бы в перманентом состоянии холодной войны. Через полгода, в марте 1946 г., в журнале «Обсервер» Джордж Оруэлл вновь использует данный термин. Стоит ли удивляться тому, что в США с удовольствием подхватили подобную фигуру речи, чтобы оправдать агрессивные намерения со своей стороны в отношении СССР и внедрить этот вербальный художественный образ в массовое сознание? Уже 16 апреля 1947 г. советник президента США Гарри Трумена Бернард Барух использует термин «холодная война» в официальном выступлении в палате представителей штата Южная Каролина.