Фехтмейстер

— Ну, тогда действуй! — Начальник закрыл дверь. — Чего ждешь?

* * *

Тюремный двор встретил Барраппу холодным ветром и мелким снежным крошевом, сыплющимся с неба. Длинный плац между корпусами следственного изолятора был покрыт довольно глубоким снегом, на котором, подобно гигантскому нулю, виднелась протоптанная заключенными прогулочная тропа. Рядом с Барраппой, как было приказано, вышагивал долговязый селянин в куцей шинели с берданкой наперевес.

Еще совсем недавно охрана была вооружена трехлинейными винтовками Мосина, однако фронту катастрофически не хватало оружия, и потому трехлинейки отправились на фронт, а из арсеналов взамен прислали это — устаревшее, но довольно исправное. Судя по тому, как гордо сжимал берданку караульный, ничего более совершенного ему держать не доводилось.

Искоса глянув на конвоира, Барраппа отметил этот факт и стал вскользь исподволь разглядывать место грядущего побега.

«Стены высокие, не перемахнуть. Метров, пожалуй, до пяти будет. Ворота железные, запираются в сторожке электрическим засовом. На стене пост, там стрелок. Ишь, смотрит! Интересно, сколько человек в сторожке. Два? Три? Больше? А за воротами скорее всего улица…»

Когда Барраппа мчался сюда в компании сияющего от счастья поручика Вышеславцева, он не мог видеть происходящего за окнами авто. Но зато все прекрасно слышал. Ворота отворились тяжело, будто скрюченные ревматизмом, и спустя минуту отрезали уличные шумы. Затем Барраппа очутился во дворе. Дальше лестницы, переходы с решетками и камера.

А это означало, что сейчас его отделяет от свободы только стена и железные ворота. «И несколько солдат с берданками», — тут же поправил он себя.

Он ходил круг за кругом молча, точно глядя внутрь себя, и конвоир, топающий за ним следом, уже явно устал от этого тупого кружения. Но приказ есть приказ, и заключенному еще оставалось бродить так целых три минуты.

Когда вдруг раздался скрежет открываемых ворот, охранник замешкался, радуясь новому звуку и новому событию. Два бойца споро выскочили из сторожки, помогая открыть тяжеленные ворота. Пара мохноногих тяжеловозов, запряженных в телегу, втащила в тюремный двор высоченную поленницу дров. Барраппа чуть заметно усмехнулся. Видно, это здание строили не для тюрьмы, иначе бы хозяйственный двор имел совсем другой въезд, а этот плац и вовсе находился бы в своеобразном колодце, образованном глухими мрачными корпусами с рядами зарешеченных окон.

Однако рассуждать о нелепостях и головотяпстве врага было не время. Барраппа чуть сбился с шага.

— Чего уставился? — грозно прикрикнул караульный.

Не утруждаясь ответом, Петр Длугаш развернулся на месте, перехватывая берданку конвоира за ствол и цевье и заваливаясь на спину.

— А ну стой! — раздался крик наблюдателя со стены, но выстрела не последовало. Оторопевший солдат боялся ранить своего. Барраппа, падая, выставил ногу, и долговязый страж перелетел через него, оставляя свое оружие в руках арестанта. Рывок. Мгновение раскололось на разрозненные осколки мозаики: штык караульного у ворот, направленный в грудь беглеца, испуганные голубые глаза…

Неуловимым движением Барраппа отбил винтовку противника и, коротко ударив основанием ладони в нос конвоира, змеей нырнул под стоящую в воротах телегу. Он слышал, как ударили позади отдельные выстрелы, но леденящий воздух свободы уже обжигал его легкие, заставляя мчаться все быстрей.

ГЛАВА 24

Военная хитрость заключается в умении заставить противника думать, что вы настолько глупы, как он о том думает.

Генерал Жомини

Фельдфебель полевой жандармерии открыл полированную дверь купе, и требование предъявить документы застыло у него на губах. Генеральский мундир пассажира, количеством звезд на груди напоминающий астрономический атлас, наводил службиста на мысль, что суровый тон здесь совершенно неуместен. Надменное лицо хозяина мундира свидетельствовало о том же. В полном молчании генерал протянул проверяющему документы, и тот, едва открыв их, в полном молчании поспешил взять под козырек и немедленно ретироваться.

— Кто там был? — поправляя на поясе кобуру со «штайером», спросил у старшего напарник.

— Его светлейшее высочество князь Миклош Эстерхази, — сбиваясь на шепот, взволнованно проговорил жандарм, — потомок надоров[21] Венгрии. Из самых близких к императору. Богат немерено.

— Ишь ты! Интересно бы знать, чего его сюда принесло?

— К чему тебе? — оборвал его умудренный годами службы ветеран. — Кто много знает, с того всегда есть за что спросить. А наше дело маленькое. — Он посторонился, пропуская в генеральское купе подтянутого денщика с подносом с чашками ароматного чая.

Фельдфебель уставился в окно, глядя на едва заметные в сумерках темные остовы мелькающих за насыпью деревьев, на черный от дыма снег и возвышающиеся невдалеке горы.