Фехтмейстер

День выдался тихим и почти не морозным, что не было свойственно этой поре года, но весьма радовало Барраппу. В его родных краях и такая погода считалась бы стихийным бедствием, но он старался не подавать виду. Ибо теперь по документам этот уроженец Карнаве значился капралом сербского горнострелкового, князя Душана Негоша, полка, и подобные капризы природы не должны были его удивлять.

Среди прочих сербов, попавших в Россию после Албанского перехода, он числился то ли черногорцем, толи вовсе крещеным турком, отчаянно храбрым, но нелюдимым. Откуда он взялся, толком никто не знал. Взялся. И проявлял чудеса в умении обращаться с оружием, в рукопашном бою и прочей воинской сноровке. Сам Барраппа, или, как теперь его звали, Петр Длугаш, о своем происхождении и талантах не любил распространяться.

Другие представители славного воинства «его родины» в большинстве своем еще сражались с австрийцами или находились сейчас на острове Корфу, куда были вывезены французскими и английскими кораблями отрезанные от основных сил разрозненные части сербской армии. Лишь немногим удавалось добраться до России, где планировалось создать отдельный Славянский легион.

Барраппа и трое его соратников были из числа тех немногих. Принятые как герои, они числились по спискам формируемой части и получали небольшое пособие на прожитие и питание. Конечно, грошей, выделенных казной на братьев-славян, не могло хватить на что-либо пристойное, но Петр Длугаш был доволен тем, что ему «подвернулось». Он жил на роскошной Большой Морской улице, снимая угол в дворницкой. Хозяин был вполне доволен своим жильцом. Тот всегда готов был помочь наколоть дров или же перетащить мебель жильцам четырехэтажного доходного дома. И если было в немногословном горце что-то странное — так это манера засиживаться часами у выходившего на улицу окошка и глядеть неведомо куда, бормоча что-то себе под нос. Впрочем, дворник и сам был чужаком в Северной Пальмире и потому вполне мог понять тоску серба по его далеким горам.

Но и дворник, и обитатели дома, с благосклонным безразличием принимающие мелкие услуги от сухощавого молчаливого капрала в темно-зеленой поношенной шинели, были бы сильно удивлены узнав, что на самом деле его имя Барраппа, и родился он вовсе не в Черногории, а в тайном городе Карнаве, затерянном где-то в Северной Африке.

Сейчас, глядя через улицу на топтавшихся у крыльца жандармов, он вновь и вновь переживал каждое мгновение провалившегося налета. Тогда вечером, лишь только стемнело, он зашел в дворницкую нарядного дома напротив, чтобы спросить до утра керосина. Но в тот миг, когда он выходил, «неизвестные» в надвинутых зимних картузах, лица до глаз замотаны шарфами, вломились в дворницкую и, связав его и хозяина каморки, исчезли в темноте. Конечно, он много бы мог порассказать об этих неизвестных, поскольку знал их с детства. Но не затем он прибыл за тысячи километров от родного дома, чтобы трепать языком.

В тот миг, когда запиравшиеся на ночь ворота были открыты, а дворник, исправно работающий на полицию, обездвижен, успех дела казался близким. Барраппа чувствовал, что заветное кольцо где-то рядом. Оставалось лишь найти где.

Тогда он и помыслить не мог, что так хорошо начавшаяся операция закончится провалом из-за какого-то дворецкого. Петр Длугаш видел его много раз — ничего примечательного! Роста чуть выше среднего, в мешковатой одежде, с круглыми очками на носу, он казался если не увальнем, то уж во всяком случае, человеком медлительным и никак не способным к воинскому ремеслу.

Результат был плачевен: шум и двое раненых. К счастью, раны оказались несерьезными, но положения дел это не меняло. Теперь оставалось надеяться лишь на то, что в условиях войны подданная австрийского императора не сможет исчезнуть из России бесследно, как это бывало прежде.

Десять лет тому назад злополучный князь Лайош Эстерхази похитил в храме Скинии Завета то, что должно было храниться там вечно. Нарушив святость места, сломав печати и презрев каноны европейской чести, похитил величайшую святыню, коей по Завету не должен был касаться смертный, а уж тем паче человек, побуждаемый коварством и алчностью.