Фехтмейстер

— Не ведаю куда. Возможно, в тот мир, где прежде томился я. У меня нет желания снова возвращаться в сознание блаженного тупицы, который травил свою плоть и молился истово всякий раз, когда я пытался заговорить с ним. Он принимал мною насылаемые муки как благо. Уверен, теперь местная церковь причислит его к сонму великомучеников, а может, и к лику святых. Оставим споры. Когда мы обретем перстень Соломона, я стану во главе шести дюжин первейших народа моего, ты же будешь владыкой сего мира.

— Ты говорил об этом.

— И еще скажу, ибо в этом правда единственная и неподдельная. Что тебе какая-то царица, когда перед тобой готов склониться целый мир?!

Распутин почувствовал, как лица его касаются холодные капли воды, а возле самого носа возникает резкий запах нюхательной соли. Он открыл глаза. В каком-то странном цветном тумане перед ним маячило лицо лейб-медика царской семьи доктора Боткина.

— Я ухожу, — прохрипел Старец.

— Да куда же вы пойдете! — всплеснул руками врач. — Лежите-лежите. Вам сейчас покой нужен. Сейчас, голубчик, вас перенесут в постель. Мы вас обследуем, узнаем, что это вдруг с вами за напасть приключилась. Вот ответьте-ка мне, будьте любезны, что вы нынче ели?

— Ступай прочь, клизма очкастая! — Распутин одним рывком поднялся на ноги, точно и не задыхался вовсе и не бился в судороге лишь несколько минут назад.

— Да помилосердствуйте, что же это вы?..

— Прочь! — Распутин перевел взгляд на залитый кофейный столик, и в ту же секунду на нем с печальным звоном начали лопаться чашки. — С дороги! Я ухожу!

* * *

Барраппа прислушался: за дверью грохотали тяжелые сапожищи.

«Ну, вот и жандармы», — его охватило ни с чем не сравнимое чувство близкой схватки, которую не дано изведать большинству простых смертных. Чувство, пьянящее сильнее любого вина, придающее телу необычайную силу и подчиняющее все единой цели — скорой и безоговорочной победе.

— Эй, кто там? — окликнули из-за двери.

С усмешкой Барраппа прохрипел в ответ фразу на арамейском.

— Ишь ты, иностранец какой-то.

— Спасите, меня хотят убить! — сопровождая жалобным стоном новые слова, выкрикнул Страж Храма.

— А ну-ка, навались-ка, братцы!

Мгновение спустя за дверью послышался тяжелый удар, ругань и крик:

— Штыками поддевай ее!

— А ежели пульнуть?

— Совсем одурел? Замок попортишь, а щеколда, поди, кованая — намертво станет. Давай выворачивай его!

«Трое, — констатировал про себя бывший капрал, вслушиваясь в голоса. — Ну что ж, трое, значит, трое. Стало быть, никакой пощады».

Он скорчился на полу возле двери, ожидая, когда же, наконец, штурмующие одержат верх над замком.

— Эй, ты жив? — Пара жандармов, вломившись в комнату, наткнулась на скрюченное у порога тело.

— Помер, что ли?

Переполошенные слуги государевы осторожно стали трясти за плечи Барраппу. Тот вновь издал негромкий стон. Жандармы подхватили лежащее на полу тело, силясь поднять… В то же мгновение левый кулак Барраппы с выдвинутым вперед большим пальцем врезался в глаз ближайшего «брата милосердия». Второй рукой бывший капрал выхватил из-за пояса наган и что есть силы двинул рукояткой в висок очередного «спасителя». Третий жандарм, замешкавшийся в дверях, попытался было вскинуть трехлинейку, но ствол револьвера, глядящий ему аккурат меж бровей, тут же отвратил его от столь опасной затеи.

— Бросай и заходи.

— Да ты спятил, что ли? — договорить он не успел, поскольку новый удар бывшего капрала лишил его чувств. Барраппа удовлетворенно оглядел дело своих рук и принялся стаскивать форму с одной из жертв. То, что прошло днем в ярко освещенном здании Главного штаба, в полутемном особняке тоже должно было сработать. Петр Длугаш с силой потянул сапог с ноги одного из жандармов, но тот сидел как влитой и едва поддался.

«Проклятие!» — сквозь зубы процедил он и вновь засунул револьвер за пояс, чтобы ухватиться поудобней.

— Ну что там у вас? — гневно раздалось с порога. — Э, да это ж…

Барраппа моментально узнал этот голос. Он принадлежал жандармскому поручику, доставившему его утром в контрразведку. Выхватывая оружие, бывший капрал развернулся и выстрелил на звук голоса.