Фельдмаршал должен умереть

– Напрасно вы все так усложняете, полковник. Здесь такой войны никто не понимает и не воспринимает. В Германии от нее тоже отказались. Единственный способ, который все еще приветствуется в этой «итальянской макаронодробилке», – истребляй, пока не истребили тебя. Воскрешение из пленных итальянцам покажется настолько подозрительным, что они сами расстреляют его.

– И было бы странным, если бы не расстреляли.

– Тогда какой смысл затевать все эти баварские пляски?

– Они, конечно же, не смогут не расстрелять его, но не раньше, чем убедятся, что он предатель. А убедиться в этом партизаны сумеют, лишь проиграв все затеянные с нами дуэли на горных дорогах. Так что в любом случае пленник окажется на нашем счету. Обычная арифметика войны. Не пойму, чем она вам не нравится.

Фон Шмидт кисло улыбнулся и пожал плечами. Умбарт тоже предпочел не высказываться по этому поводу.

– В таком случае будем считать заседание Генштаба завершенным, – иронично улыбнулся Курбатов. – С вашего позволения я посплю еще, – он взглянул на часы, – пятьдесят минут, это не так мало, как вам кажется. Думаю, к тому времени мои солдаты уже будут готовы к рейду.

Умолкнув, Курбатов буквально на их глазах уснул. Не поверив его предсонному сопению, которое вот-вот должно было перерасти в негромкий, вполне приемлемый храп, фон Умбарт приблизился к нему и склонился. Сомнений не было: Курбатов действительно спал.

– Невероятно, – помотал головой штурмбаннфюрер, увлекая фон Шмидта в другую комнату. – С тех пор как началась война, мне приходится отсыпаться днем, уснуть ночью – непозволительная роскошь.

– Потому что вы до сих пор не поняли, что жизнь, как и смерть, – это всего лишь невообразимое великосветское дерь-рьмо, – многозначительно объяснил ему фон Шмидт и, пьяно икнув, погрузился в пододеяльную темень.

4

На перекрёстке, у которого начиналась дорога, ведущая к поместью Герлинген, Бургдорф вновь остановил свою колонну. Почти с минуту он сидел, закрыв глаза и упершись подбородком в грудь, словно творил молитву или решался на какой-то очень трудный шаг.

– Что-то произошло? – занервничал Майзель.

– Произошло, – ответил генерал пехоты, не отрывая от груди подбородка. – Причем самое гадкое из всего, что только могло с нами произойти в эту войну.

– Вы имеете в виду нашу поездку к Роммелю?

– Наше убийство Роммеля – вот что я имею в виду.

– Не мы же принимали это решение, Бургдорф. Но, коль оно уже принято, значит, фельдмаршал должен умереть. Он во что бы то ни стало должен умереть. Таков приказ, который мы обязаны выполнить. И все ваши интеллигентские вспышки угрызения совести в данном случае ни к чему. Тем более они не должны исходить от вас, личного адъютанта фюрера.

– Вы правы, Майзель, вы правы, – встрепенулся Бургдорф, почувствовав, какая угроза исходит из напоминания Майзеля о его должности, да к тому же приправленная ссылкой на «интеллигентские угрызения совести».

Яростно повертев головой, он осмотрелся по сторонам, словно бы пытался сориентироваться на местности, и тут же приказал гауптштурмфюреру Вольке разделить своё воинство, чтобы, просачиваясь всеми доступными путями, как можно незаметнее окружить убежище Лиса Пустыни. При этом бронетранспортёры и замаскированные посты пехоты он приказал располагать метрах в ста пятидесяти от усадьбы, дабы они не бросались в глаза местным жителям и не привлекали к себе особого внимания.

– …Да только все эти меры уже не имеют никакого смысла! – саркастически возмутился Майзель, выслушав переданный Бургдорфом по радио приказ.

– Что… «не имеет смысла»? – не воспринял его сарказма адъютант Гитлера.

– Всё то время, которое мы могли дать Роммелю, чтобы позволить ему избежать ареста, мы уже дали.

– Вы не правы, Майзель: никаких шансов Роммелю мы не давали. Он вообще пока что не знает о цели нашего прибытия, поэтому ситуацию драматизировать не стоит.

– И всё же мы непростительно медлим, генерал.

– Неужели думаете, что Эрвин решится бежать на наших глазах?

– Не исключено.

– Вы знаете хотя бы одного участника заговора, который сумел бы спастись бегством? Даже адмирал Канарис, шеф абвера, который мог обладать десятками зарубежных паспортов и столькими же явками в Германии и вокруг неё, пальцем не пошевелил для своего спасения.

Майзель задумчиво пожевал нижнюю губу: а ведь действительно, ни один из заговорщиков не попытался ни организовать бунт вверенных ему частей, ни хотя бы что-либо предпринять для своего спасения.

– И в самом деле, странно. Неужели всех парализовал страх перед фюрером? – примирительно спросил он.

– Скорее перед гестапо. И потом, это даже не страх, а неистребимое чувство обреченности. Фельдмаршал Роммель тоже понимает, что обречен, поэтому вряд ли он станет бегать от нас, – спокойно заметил Бургдорф. – Лисом Пустыни его назвали вовсе не потому, что он обладает способностью трусливо заметать следы, убегая от врагов, и прятаться по лисьим норам.

– Хотите сказать, что нас встретит огнём взвод его личной охраны?