Фельдмаршал Репнин

После кофе и булочки с чёрной икрой ему стало гораздо лучше. Успокоившись, Наталья Александровна принялась расспрашивать о том, что нового довелось узнать ему в городе.

— Новость одна, но такая плохая, что, наверное, из-за неё у меня сердце чуть не остановилось, — сказал князь мрачным голосом.

— Что произошло?

— Случилась величайшая несправедливость: не стало больше Польского королевства. Его решили поделить между собой три великие державы, в том числе и Российская империя. На карте Европы этой страны больше не будет.

— Тебя это расстроило?

— Расстроило — не то слово, меня это убивает. Помнится, — продолжил князь с возрастающей горячностью, — ещё не очень давно я спорил, доказывал графу Безбородко, нашему первому министру, что нельзя делить страну между более сильными державами как пирог, что Польша наш естественный союзник, народ её имеет с русским народом общие славянские корни, но граф не внял моим советам. Хуже того, как бы в отместку за мои убеждения земли, которые после раздела Польши переходят к России, решено передать под моё управление. Салтыков говорит, что уже и указ заготовлен. Осталось только его подписать. А сие убьёт меня окончательно.

— Ты слишком близко всё берёшь к сердцу, — мягко заговорила Наталья Александровна, касаясь его руки. — Ты же не виноват в том, что случилось с Польшей. Пусть переживают другие, а твоя совесть чиста.

— Я в этом не уверен. — Репнин пересел на оттоманку и, как бы исповедуясь, продолжил: — В молодости, будучи послом в Варшаве, я относился к полякам с той же высокомерностью, с тем же неприкрытым желанием согнуть их в бараний рог, как и некоторые нынешние дипломаты и политики. Представь себе такую картину. Идёт сейм. В зале самые знатные представители польского населения. Здесь же присутствуют иностранные послы, приглашённые в качестве гостей. Как всегда, на своём почётном месте находится король. А твой нынешний муж, которым ты порою восхищаешься, забыв об уважении к столь высокому собранию, сидит перед всеми с покрытой головой и голосом, от которого отдаёт самодержавностью, по-русски читает текст декларации российской императрицы, в которой её величество требует от польских властей, что они должны делать… В те минуты я был страшно горд от мысли, что именно мне было дозволено огласить сей судьбоносный документ. Теперь же, при вспоминании об этой сцене, мне становится ужасно стыдно.

— Зачем ты всё это рассказываешь? Хочешь убедить меня, что ты хуже, чем я о тебе думаю? Но это тебе не удастся. Я люблю тебя и буду любить всегда.

— Нет, милая, я не хочу, чтобы меня разлюбила. Упаси Боже! Я всего лишь хочу подготовить тебя к тому, чтобы ты правильно поняла решение, которое я принял.

— Какое решение?

— Я решил обратиться к императрице с прошением об увольнении со службы на покой по старости и плохому состоянию здоровья.

Наталья Александровна посмотрела на него долгим смеющимся взглядом.

— Почему ты так смотришь? Тебе смешно?

— Очень даже. Мне смешно, что ты назвал себя стариком.

— Но я и в самом деле старик. Мне идёт уже шестьдесят первый год.

— Ну и что? Да в тебя ещё молодые девушки влюбляются. Думаешь, не знаю?

— Я с тобой серьёзно.

— Ну, если серьёзно, то твоё решение меня может только радовать. Наконец-то ты будешь только моим. Поселимся где-нибудь в Подмосковье и устроим себе настоящий рай.

Утром Репнин встал без каких-либо признаков недомогания и в хорошем настроении.

— Я забыл сообщить тебе вчера, — сказал он жене, когда садились завтракать. — Нас пригласил к себе на обед граф Салтыков.

— Ты шутишь, сейчас же пост.

— Ну и что? Граф из тех, которые имеют иное, собственное представление о соблюдении постов.

— А тебе хочется пойти?

— Нет, не хочется. Мне хочется сразу же после завтрака сесть за письмо императрице. Но с другой стороны, неудобно получится, если не придём… Видишь ли, Салтыков удостоен чина генерал-фельдмаршала и может бог знает что обо мне подумать.

— Ты сказал, граф Салтыков — генерал-фельдмаршал? — удивлённо переспросила княгиня. — Но он же был чином ниже тебя.

— Да, был когда-то, потом сравнялся, а теперь стал выше. Так бывает. Повезло, вот и всё.

— Я знаю, от кого это везение. Платон Зубов, фаворит императрицы, Салтыковых наверх тянет.

— Грех так говорить о людях, которых не знаешь. Я воевал вместе с графом в трёх войнах и знаю его как способного военачальника.

— А ты, выходит, неспособный? По крайней мере, заслуг имеешь не меньше, чем он, а тебя уже сколько лет держат всё в том же чине генерал-аншефа.

— Не знал, что сей случай может задеть твоё женское честолюбие, — усмехнулся Репнин. — Но не будем больше об этом. Давай решать: поедем или не поедем?

— Мне не хочется, но если ты желаешь…

— Не буду навязывать свою волю. Если тебе не хочется, не поедем.

— Но надо как-то извиниться.

— Пошлю человека с запиской, напомню о вчерашнем недомогании. Он поймёт.