Фельдмаршал Репнин

— Плохи твои дела, — выслушав его, сказал Панин. — Выложить в долг сразу десятки тысяч рублей — такого богача в России вряд ли найдёшь. Впрочем, — после некоторого раздумья продолжал он, — я знаю человека, у которого есть такие деньги. Только живёт он не у нас, а в Голландии. Это известный всей Европе банкир Гопа.

— Вы считаете, что я смогу к нему подступиться?

— А почему бы и нет?.. Ежели найдёшь знатного поручителя, двери банка распахнутся перед тобой без скрипа.

— Но где найти такого поручителя?

— Да в той же Пруссии, куда едешь лечиться. На вашем месте, — продолжал Панин, вдруг перейдя на «вы», — я рискнул бы обратиться к самому принцу Генриху, брату короля. Как мне известно, он о вас очень высокого мнения.

— Но мы с ним не так близки, чтобы обращаться с подобными просьбами. Одно время были постоянными партнёрами в шахматы, но это ещё ничего не значит.

— Но поговорить-то с ним можете?

— Я должен всё это хорошенько обдумать.

После такого разговора на душе у Репнина стало легче: перед ним засветился луч надежды. Он пока ничего не говорил жене, но с того момента мысль о получении крупного займа у богатого голландского банкира не покидала его.

А жизнь тем временем шла своим чередом. Из Москвы, куда отбыл с великой командой граф Орлов, дабы покончить с моровой язвой, всё ещё поступали плохие вести. Чума продолжала безжалостно косить людей, хотя и предпринимались против неё решительные действия.

Очень много толков вызвало сообщение о бунте московской черни. Однажды у Варварских ворот стал собираться народ с подаяниями Боголюбской иконе Богоматери. Желая избежать большого скопления людей в тесном пространстве, архиепископ Амвросий приказал запечатать сундук для сбора подаяний и вместе с иконой перенести его в другое место. Разъярённая чернь с криками: «Грабят Боголюбскую Богородицу!» бросилась искать архиепископа для расправы сначала в Чудов монастырь, а затем в Донской. Найдя его в Донском монастыре, бунтовщики учинили над ним скорый суд и убили. Чтобы подавить бунт, генералу Еропкину, оставшемуся за градоначальника, пришлось применить против бунтовщиков пушки, выставить войска…

В связи с непрекращавшейся опасностью распространения чумы императрица издала собственноручный манифест, в коем с соболезнованием указывала на тех, кто «поставляя карантин себе за великое отягощение, скрывают больных и не объявляют о них поставленным в каждой части города начальникам; другие, оставляя больных в домах одних без помощи и попечения, сами разбегаются и разносят болезнь и трепет, которыми заражены; третьи вынашивают скрытно мёртвых и кидают на улице христианские тела без погребения, распространяя заразу единственно чтоб не расстаться с заражёнными пожитками и не подвергнуться осмотру приставленных к тому людей». Манифест заканчивался словами: «Всякое же угнетение, утеснение, грубость и нахальство всем и каждому запрещаем употреблять, — наипаче же паки и паки наистрожайше запрещаем всем начальникам и подчинённым брать взятки и лихоимствовать как при осмотрах, так и при выводе в карантин».

Дабы предупредить появление язвы в самой столице, было приказано устроить на подступах к Петербургу карантинные заставы. Дополнительные карантинные заставы были поставлены на Старорусской, Тихвинской, Новой и Старой Новгородской и на Смоленской дорогах. На все заставы были определены гвардии офицеры с командами для «наикрепчайшего смотрения, чтоб никто без осмотра и окурения не был пропущен из едущих и пеших, с их экипажем и пожитками».

К концу октября из Москвы стали, наконец, поступать обнадёживающие вести. Если раньше число чумных жертв доходило от 800 до 1000 в день, то сейчас умершие исчислялись только десятками. Всё это приписывалось заслугам графа Григория Орлова. Фаворита императрицы расхваливали на все лады. В некоторых присутственных местах посетителям навязывали стихи московского поэта Василия Майкова, посвящённые любимцу общества. Вот что писал о нём поэт:

Не тем ты есть велик, что ты вельможа первый —
Достойно сим почётен от росской ты Минервы
За множество твоих к Отечеству заслуг! —
Но тем, что обществу всегда ты верный друг…
Не самую ль к нему дружбу тем являешь,
Когда ты спасть Москву от бедствия желаешь?
Дерзай, прехрабрый муж, дерзай на подвиг сей,
Восстанови покой меж страждущих людей…
Когда ж потщишься ты Москву от бед избавить,
Ей должно образ твой среди себя поставить —
И вырезать сии на камени слова:
«Орловым от беды избавлена Москва!»