Фельдмаршал Румянцев

– Майор Волков и запорожский полковник Дуплин со своими отрядами тихо прокрались в деревню Еникею, спавших там турок почти поголовно истребили, а всех христиан с их семьями забрали на наш берег. В это время подполковник Ферзен и майор Шепилов со своими гренадерами спустились вниз по Дунаю и атаковали засевшего в шанцах неприятеля. Но вскоре больше тысячи конницы, прибывшей из деревни Козлуджи, опрокинулось на Ферзена. Но сколь горячо конница ни пыталась, она повсюду была отбита оружейным огнем и запорожскими пушками. А потом к Ферзену присоединились Шепилов и Волков со своими отрядами, и неприятель совсем был обращен в бегство. Он потерял на месте убитыми более ста человек, и среди них пашинского кегая и одного знатного Умар-агу.

– А наши потери? – хмуро спросил Румянцев.

– Убиты егерский сержант да два казака. И ранено несколько человек. Перевезено множество христианских семей и до семисот голов разного скота.

– А где ты был в это время?

– Все сие происшествие был рядом с генералом Потемкиным, он не отпускал от себя. – И столько недовольства прозвучало в голосе молодого Румянцева, что отец тут же успокоил его:

– Ничего, ты еще будешь в настоящем деле… Кампания только началась. На этом все дело и кончилось?

– Нет! Неприятель атаковал в свою очередь наши Ликарешты, надеясь, что мы все оттуда ушли. Но генерал Потемкин предусмотрел этот неприятельский маневр и оставил там, у устья речки Борща, восемь запорожских лодок с двумястами гренадерами и казаками. Они и встретили неприятеля орудийным огнем. Урон им нанесли немалый. После этого турки забеспокоились, по всему берегу началось движение. В Силистрии день ото дня судов прибавляется…

– Да… Снова началась война, а мы еще ничего не знаем о наших планах.

– Как? – вырвалось у молодого Румянцева.

– А так, Миша! То, что я скажу тебе сейчас, – большой секрет! Никому не проговорись, даже генералу Потемкину! В свое время я напишу ему. А то у нас секреты не держатся. Не раз я примечал, что некоторые, любопытствуя о недозволенном, запросто приходят в канцелярию и справляются о таких делах, кои их совсем не должны интересовать и в тайне должны содержаться. Не раз напоминал я своим о строгом соблюдении военной тайны, а поэтому приказал о таких любопытствующих нашими делами немедленно докладывать своему начальству. Так что и тебе должно быть известно сие.

– Да, этот приказ мы получили еще в январе и строго блюдем его, батюшка. Но что ты говоришь о будущей кампании, никак в толк не возьму.

– Получилось так, что все надеялись на мирный трактат, а снова приходится употреблять оружие. Недавно я получил от графа Чернышева частное письмо, в котором он предупреждал, что военный совет решил не продлевать перемирия. А какие действия против неприятеля предпринять, он еще не мог сказать… И только недавно прислали нарочным курьером всевысочайший рескрипт с повелением о переходе, как можно скорее, с армиею или ее частью на супротивный берег реки Дуная. И я предложил командирам корпусов тревожить неприятеля, показывая виды на его укрепленные посты, нападая на некоторые из них, как это было в Гуробалах, таким образом разделяя его войска. Вот Потемкин да еще князь Трубецкой и открыли военные действия, учинили некоторые поиски. Но уже сейчас чувствую, что лучше бы подождать с началом военных действий хотя бы до половины апреля. Сам знаешь, какая была осень, потом зима, особенно там, где наши посты на Дунае и в устье оного. Там не было пристанища, даже кровли над головой. Великие трудности переносили от необычайной и несносной стужи с бурями и великими выпадавшими снегами. До половины апреля мы смогли бы получше снабдить свои войска всем необходимым. Но что им, в Петербурге, до этих мелочей! Они хотят получать лишь победные реляции. А военные дела более других требуют осторожности и осмотрения. Каждый полководец, Миша, должен решать подобные важные дела по своему понятию и соображению, я же все время должен исполнять чью-то чужую волю. Петербург мне все время что-то предписывает, водит меня на помочах, как малого ребенка…

Румянцев, позабыв про свою болезнь, быстро поднялся во весь рост. Но потом столь же быстро обмяк, снова опустился в кресло, почувствовав новые боли. Но продолжал рассуждать о положении в армии, надеясь, что этот урок не пройдет даром для сына, которому прочил военную карьеру.

– Понимаешь, чувствую от частых припадков слабость и оскудение в силах. Так и написал императрице: дескать, не могу больше полагаться на свое собственное разумение и способности, а посему представил на ее решение свои скромные мысли относительно того, что Петербург мне предлагает на сию кампанию. Сам посуди, армия расположена по одному Дунаю на семистах пятидесяти верстах. Всем войскам предписано оберегать завоеванные земли, соблюдать необходимую здесь и в Польше внутреннюю тишину и спокойствие, поддерживать беспрерывное сообщение между отдельными корпусами и дивизиями. Уж не говорю о том, что армии должным образом нужно встретить неприятеля, если он покусится на наш берег.