Фельдмаршал в бубенцах

— Да-да, все хорошо, — сбивчиво ответил он. — Я вчера играл в кости, боялся, что увлекся.

— Негожее дело! — отрезала хозяйка. — Позабавились, да и будет вам, послушайте старуху, Джузеппе. А теперь давайте-ка я уберу все на место и велю вам бульон подавать.

…После еды постоялец забылся тревожным и тяжелым сном. Ассунта наведалась в комнату слепого падуанца, опасаясь оставлять его в одиночестве, и долго задумчиво смотрела в лицо спящего.

Черные брови вздрагивали, по лицу проходили судороги, словно юношу и во сне не отпускали какие-то невзгоды. Хозяйка подошла ближе и опустилась на скамеечку у кровати.

Ассунта была немолода и в людях разбиралась отменно. И сейчас ей казалось, что Джузеппе был не слишком искренен с ней. Черты лица и руки выдавали хорошую породу. Но хозяйка прекрасно рассмотрела на длинных пальцах жесткие мозоли, а на плечах и спине многочисленные следы плетей. Добротного покроя, но порядком поношенный камзол. До предела стоптанные башмаки. Приехал по делам?.. Ассунта скорее готова была предположить, что юноша сбежал из дома, продав все ценное, что имел. Кольцо с изумрудом превосходной огранки, вероятно, фамильное. Такие драгоценности продают лишь в самом отчаянном случае.

Трактирщица решительно встала, поправляя на постояльце одеяло. Она не слишком любила распространяться об этом, но в свое время, пятнадцатилетней сиротой, сама сбежала от неласковой тетки в Венецию с соседским сыном. А посему вовсе не собиралась осуждать своего случайного подопечного.

* * *

Трое суток Пеппо трепала свирепая горячка. Рана в плече воспалилась, и врач, хмурясь, растолковал Ассунте, что после грязной воды канала вполне вероятно заражение крови, а посему вся надежда на молодость и природное здоровье.

Пеппо почти не мог есть, и молчаливый Энцо по указанию врача настойчиво поил его водой и отварами каких-то горьких трав. Донна Ассунта меняла быстро нагревающиеся полотняные компрессы на пылающем лбу, слушая причудливый бред. Юноша то умолял уничтожить какую-то вещь, то настойчиво просил у кого-то прощения, то бессвязно что-то шептал, упоминая забавное имя Лотте. А иногда замирал в безмолвной неподвижности, и из закрытых глаз по вискам текли слезы. Он ненадолго приходил в себя, открывая глаза, лихорадочно блестящие на истощенном лице, а потом снова впадал в тяжелое забытье.

Самому Пеппо эти три изматывающих дня показались нескончаемыми. Ненадолго очнувшись, он обессиленно лежал на взмокших от пота простынях, наслаждаясь коротким отдыхом: обмороки были полны кошмаров. Безликие химеры пережитых испытаний сливались причудливыми голосами, шептали, плакали и надрывно хохотали из мрака. Они тянули к нему холодные пальцы, разбегались по телу колкими лучами боли, стекали по коже липкими каплями, приникали к лицу трепетными поцелуями, которые вдруг разверзались жадным оскалом. И Пеппо метался по нескончаемым лабиринтам в поисках выхода, натыкаясь на стены, проваливаясь в пропасти и увязая в клейком страхе перед окружающими его бесплотными голосами.

Потом лихорадка отступила, оставив свинцовую слабость. Жар спал, унеся за собой бред, и Пеппо на целый день погрузился в бездонный сон. Донна Ассунта тревожилась за него куда пуще, чем прежде. Оружейник не знал, сколько времени провел на грани между сном и явью. Мышцы не повиновались, голову было не оторвать от подушки, и Пеппо вновь изведал, что такое бездействие.

Но это было не то тяжкое, изматывающее бессилие, медленно глодавшее его в дни, когда он ждал писем от друга или иных не зависящих от него событий. Не та доводящая до исступления неподвижность, когда он подолгу пытался заснуть, а во мраке и тишине его обступали мысли и чувства, которые в шуме дня разлетались вспугнутыми птицами.

Это бездействие было странным. Блаженным, сладким, как легко доставшаяся монета. На длинные и сложные цепочки важных мыслей не было сил, и вперед выступали другие, вечно оттесняемые, но терпеливо ждущие своего времени.

Эти долгие часы были полны Паолиной. Обрывками, осколками, лоскутами их встреч, из которых Пеппо мог до бесконечности плести многоцветные картинки. Он больше не думал о разделяющих их препятствиях, своей незавидной роли в ее судьбе и прочих рациональных материях. Он бездумно и бестревожно бродил по зыбким тропинкам своих грез, прежде таких мучительных, воображая, что произошло бы, будь все… как-то иначе, проще и обычней. Скучнее, черт подери. Почему так много людей на свете не ценят этот дар? Скучную обыденность. Чего он только не дал бы, чтобы без всяких хитростей и затей иметь право на всю эту непонятную ему прежде суету! Добиваться Паолины, искать ее внимания, ревновать, быть сентиментальным и назойливым, какими становятся все влюбленные дураки.