Феликс убил Лару

– Тебе же и аул, и весь район принадлежит. Без твоего слова никто даже разрешения не выпишет!

– Это правда, – заулыбался Умей. – Научился ты, Олежа, азиатской дипломатии! Лизнул туда, куда надо!

– Не первый десяток лет живу! Только не лизнул, а наждачкой провел.

– Плохо, что русский ты. Был бы хоть иранец, что ли… Русский сейчас не катит… Русский – говно!.. А где пчел возьмете?

– Найдем, – пообещал Протасов.

– Так нет их: твои русский братки ракетами побросали, а в них что-то непригодное для пчел оказалось. Один из технологических революционеров, правда, пообещал популяцию восстановить с помощью искусственного интеллекта. Так обещать – одно, а сделать…

– Будут у нас пчелы, – уперся Протасов. Его лысая, вся во вмятинах круглая голова покраснела на солнце. – Если пасеку восстановим – это поболее будет, чем женьшень твой!

– И откуда знаешь, что у меня корешки?

– Вселенная доложила!

– Дерзкий ты, Олежа! – Умей разглядывал, как ест Абаз, и вспоминал себя, каким был лет двадцать назад. Всегда жрать хотел, думал только о еде. – А все потому, что по войнам нашлялся! Война человека хитрым и злым делает. И дерзким… Кока-колы принеси! – крикнул охраннику.

– У тебя тоже войны здесь предостаточно было. Ты тоже злой и дерзкий… Я золото нашел там, где и никто не подозревал. Даже бельгийские геологи обосрались.

– Нравишься ты мне, Протасов, за прямоту. Когданибудь из-за нее погибнешь.

– Давай не сегодня. – Протасов достал из кармана платок и вытер обритую, помятую, всю в шрамах голову. – Поможешь?

– Найдете пчел: мне восемьдесят процентов – вам двадцать.

– Пятьдесят на пятьдесят.

– Борзеешь, капитан Советской армии!.. А на кого вокзал оставишь? Ты им уже лет восемь управляешь?

– Девять… Жена лучше меня все знает.

– Да, – согласился Умей. – Ольга женщина серьезная. Я помню, как она рассчитывалась со мной за вокзал самородками. Взять золотишка мог просто так, ты знаешь, и – камнем по затылку. Но что-то в ней было такое… – Умей коротко отправился в прошлое, отчего лицо его сделалось почти человеческим.

– Это моя жена, – напомнил Протасов.

– Эх, Олежа… Живи со своей русской женой, радуйся. Мне с русской не по понятиям. Не простят. Да и девять лет назад это было… Я к молоденьким привык!

– Так что, договорились?

– Тебе верю, – согласился Умей и, звучно рыгнув газами от кока-колы, утер рот. – Мне бы эти газы – да в мою трубу к казахам. Я и из другого места могу газануть! – и заржал так громко, что хозяин-таджик, старенький, со слабыми сфинктерами в теле, пару капель из крана выпустил. – Езжайте, дам вам подорожную! Все будет чики-пики! Но смотри, Олежа, Умея еще никто не кидал! – Встал из-за стола, потрепал Абаза по волосам, затем больно ущипнул за мочку уха. Молодой человек чуть было не подавился маринованным чесноком и произнес что-то грубое, нечленораздельное.

– Ты тоже дерзкий! – констатировал авторитет. – Мне нравится. Может, и срастется что-то. – Хотя в пчел он вообще не верил.

И поехали Протасов с Абазом в аул. Олег – на своем Коньке, а Абаз подле – на старом ослике Урюке. Как, спрашивается, они понимали друг друга и общались? Абаз подвывал нечленораздельно, а Протасов в том же роде отвечал.

– Иэфоуи?

– Иименоууу…

Если перевести с ангельского на человеческий, то Абаз спрашивал Протасова, как звать его коня.

– Горбунок.

– Старый конь.

– Так и твой осел в последнем своем пути.

Вечерело. Пели свои прощальные на сегодня песни птицы, и Абаз подпевал – чисто и красиво.

– Хочешь, полетим? – спросил Протасов Абаза. – А то месяц ехать.

Абаз ничуть не удивился такому предложению:

– А твой конь еще может?

Протасов улыбнулся, показав свою настоящую улыбку, будто радостный трехлетний ребенок – счастливый, еще не живший внешним миром.

– Может, он еще и твоего осла научит.

Горбунок и Урюк потерлись губами об уши друг друга, затем разбежались, кто как мог – да и полетели в ночное небо. И еще долго из-под луны степи слушали звонкий смех Абаза, и осел от ужаса кричал «Иа!».

5.

Абрам Моисеевич Фельдман, накрепко обхвативший еловый ствол, продолжал дискуссию с голодными до крови шляхтичами.

– Измерим солнце в евреях! – возвестил глава охоты. – Один луч – один еврей!

– Так у вас скоро вечная ночь наступит! – предупредил Фельдман. – Евреев гораздо меньше, чем солнечных лучей!

– «Дух пущи» важней, чем солнце! – возвестил подпитый Анджей, но тотчас получил стеком по розовой молодецкой щеке.

– Заткнись! – приказал Каминский.

– Может, компромисс отыщем? – предложил Абрам. – Жалко солнце…

– И что ты, еврей, предлагаешь?

– Чтобы не смеялись над вами…

– Э-э! – возмутился кто-то из охотников. – Кто смеятьсято будет?

– Так погром из одного еврея не погром! – вещал изпод еловой кроны Фельдман. – Хотели хряков настрелять – а убили одного жидочка маленького. Смех, да и только.

Ян Каминский, собравшийся свататься к дочери генерала Вишневского, подумал, что вся сия история, как ни подноси ее, не будет выглядеть изысканным приключением. Доблести не прибавит – скорее, может сыграть плохую шутку.

– Так что предлагаешь, Абрам Моисеевич?

– Отпустить меня!

– Так уж и отпустить?