Феликс убил Лару

Сели возле пасеки, построенной Абазом. Шубы мигом распались на мелкие компоненты, жужжащие вокруг, пока Абаз не поместил в центральный улей пчелиную матку. За ней ринулись рабочие пчелы, кормилицы, кому не хватило места – занимали близлежащие постройки, облепляя их снаружи, а когда размещение трудовиков закончилось, трутни, так же не торопясь, заняли в иерархии свои места.

– Матка должна размножиться, – пояснил Абаз. – Она уже беременна. В каждом улье должна жить своя матка. Нужно время…

К вечеру шакалы приволокли двух зайцев, которых запекли на углях и съели с удовольствием.

Конек, учуяв вдалеке призыв молодой кобылицы, растворился в темноте, и бог знает, что он делал всю ночь в конюшне турецкого миллиардера. Вероятно, породу чистокровных арабок портил… Ослик Урюк давно был старым, да и раньше не слишком был охоч до женского пола. Старичок был девственником, всю жизнь тяжко трудился от зари до зари, и чтобы еще в конюшне работать… Урюк сладко заснул, и ничего ему не снилось. Ослы снов не видят.

Легли спать и пасечники.

Вокруг них вертелась Вселенная…

7.

Абрам Моисеевич старался не оставлять мадам Миру одну, хотя вокруг нее и так заботливо крутились дети и внуки. Фельдман шептал ей в ухо, что, пожалуй, и не было человека лучше на свете, чем ребе Злотцкий. Какая редкость, когда Всевышний, мир Ему, посылает на землю такого великого человека.

– Вы знаете, мадам Мира, многие думали, что ваш муж… что ваш муж – Мошиах. Мошиах, так и не открывшийся миру.

Здесь жена Злотцкого поглядела на Фельдмана и вдруг грустно заговорила, тоже шепотом, что Шлемочка был обычным раввином, не самым умным и образованным, но чрезвычайно добрым ко всем евреям, которых знал.

– А еще он был смелым! Вы знаете, рав Фельдман, как нестерпимо тяжело жить в Кшиштофе, когда каждые три года погром! Иной раз меньше десяти соблюдающих евреев оставалось в живых, но муж мой никогда и никого не боялся!.. Но простите меня, никак не Мошиах… – Женщина встала со стула, возвысившись в пространстве комнаты – монументальная при свете свечи, с ахматовским профилем, восхитительная своей силой духа. – Друг моего сына, – продолжила Мира, – приехавший на похороны поддержать, согласился стать здешним раввином минимум на год, пока мои сыновья переживут кадиш⁶ по своему отцу. Так что вы, пан Фельдман, абсолютно можете располагать своими помыслами и передвижениями.

– Квалифицированный? – поинтересовался Абрам.

– Кто? – не поняла Мира.

– Товарищ вашего сына – квалифицированный?

– О-о! Более того, у него есть теологическая степень. Он был раввином даже в Москве… – она тяжело вздохнула. – Третий год кончается после последнего погрома… И нет, Шломо не был Мошиахом. – Она отошла к окну и механически стала ощипывать засохшие листики с кустика герани в горшке. – Еще раз спасибо вам, Абрам, что столько хороших слов о муже моем сказали! Ему там, – женщина поглядела в потолок, – так хорошо… Я чувствую…

На следующий день Фельдман прибыл к Эсфирь Михайловне с визитом, почти родственным.

Попили чаю, повспоминали Злотцкого, а потом сваха рассказала гостю о переменах в планах. Родители Рахили отменили визит в Польшу, так как у отца фельдмановской невесты назревала тяжелая, но важная и денежная сделка по аккумуляторному заводу, который вдруг неожиданно решил приобрести господин из США. А Рахиличка, единственная доченька у папы, истинная доченька, попросилась остаться еще на полгода подле отца, чтобы облегчить своим присутствием тяготы заключения папиной сделки.

– Летите в Израиль! – всплеснула руками Фира. – Там и поженитесь!

Тяжело загрустив, Фельдман сказал в ответ, что не летает, но ходит пешком и плавает на кораблях. Он и так всю свою жизнь идет в Израиль, даже если дорога ведет совсем в другую сторону.

– Благославен тот, кто избрал нас из всех народов… – поцеловала в щеки Абрама Моисеевича на добрую дорогу Эсфирь Михайловна. – А на Купу мы прилетим, вы уж не сомневайтесь… Мы летаем, и плаваем, и ходим!.. Я вам перекину фотографии Рахили. У вас есть смартфон?.. Она специально сделала для вас несколько селфи.

Смартфона у Абрама не было, а потому он долго любовался, глядя в экран телефона Фиры. Лицо его постепенно разглаживалось, приобретая благостное выражение, но то лоб вдруг краснел, а за ним и уши. А все оттого, что мозг беззастенчиво рисовал ему эротические сюжеты, связанные с невольным представлением наготы своей будущей жены. Какая прелестная родинка на шее, так и слизнул бы…

Заметив блеск в глазах Фельдмана, такой знакомый каждой опытной свахе, Эсфирь Михайловна, вызволила из рук почти родственника образ племянницы, спрятавшийся в телефоне, и обнадежила его, что женщина всегда дождется любимого мужчину. Затем она еще раз попрощалась с ним, и Абрам Моисеевич, подхватив свой саквояж, надел поверх кипы бейсболку и бодро пошел по улицам Кшиштофа к его окраинам. Выйдя из города, он направился скорым шагом бывалого путешественника на юго-запад.