Феликс убил Лару

Фельдман уселся за компьютер и пообщался в чатах со своими религиозными товарищами, которые назвали ему бесчисленное количество мест, где евреям совсем нехорошо, куда надо бросить весь свой энергетический запал. Из сотен перечисленных географических точек он остановился на Бишкеке, так как услышал, что это столица Киргизии. А Абаз, с которым он разговаривал по кван… по телефону, именно из тех мест… И то, что Киргизия – часть бывшего Советского Союза, в котором он был рожден… А почему бы и нет?.. Может, Всевышний подталкивает его таким образом.

За завтраком, обстукивая ложечкой скорлупу куриного яйца, Абрам сообщил, что собирается открыть в Бишкеке новую синагогу.

Беня Мовшович поперхнулся:

– Это с какого перепугу?

На Фельдмана вопросительно глядело все семейство.

– Это у вас перепуг. У меня его нет.

– Подожди, Абраша, – с нежностью в голосе как к сумасшедшему обратился отец Рахили. – Что же тебя натолкнуло на такие… э… радикальные мысли?

– Этот вопрос изучался мною долго и тщательно. Я более не могу жить в таком избыточном комфорте, в котором сейчас обитаю, когда в мировом еврействе есть угнетенные и бедные и нет образованных личностей. Где малюсенькая община окружена воинствующими антисемитами, где еврея не берут на работу, а некоторых убивают!.. В каждом городе найдется пятачок, на котором процветает нацизм! Что Бухенвальд и Освенцим не в прошлом, а в настоящем рассыпаны по миру. И я, как сын родителей, чьими телами удобрили гречишные поля, должен потребовать ответа за это. Я Израиль! Я проповедую «око за око». Я должен внести свой вклад за то, что Всевышний даровал нам священные земли этой страны. Мне невозможно жить на земле, где есть хоть один страдающий еврей! – Абрам слишком сильно шмякнул ложкой по яйцу – так, что желток брызнул на лица всего семейства. Дети загоготали, считая желтые капли на братьях и сестрах, улыбающаяся Рахиль утирала их мордашки, и даже Мовшович усмехнулся, что словесный понос сумасшедшего зятя таким балаганом закончился. Он даже театрально похлопал.

– Браво, мой дорогой! Твоя речь изумительна по накалу страсти!

– Очаровательно, – поддержала его жена. – Вы, милый мой, были так сейчас похожи на Троцкого – просто копия! И Стасика Мовшовича напомнили, когда он за БАМ ратовал в колхозе, а потом поскользнулся и в выгребную яму упал. С головой!

Мовшович смутился:

– Зачем это сейчас, Белла?

– Ведь было?.. И никто тебе, кроме меня, руки не протянул, потому что ты был евреем. Так бы ты в говнищах и потоп Стасиком!

– Вот от тебя в Нинке столько грязи. Вот ведь рты у вас немытые!

– А сейчас ты целый Беньямин!

– А ну вас! – громко бросил приборы о тарелку Мовшович и ушел в свой кабинет.

– Несерьезность отношения к моему предприятию доказывает правильность направленности моих рассуждений и принципов! – дополнил Фельдман, пытаясь незаметно сплюнуть часть яичной скорлупы, застрявшей между губой и зубами.

– Замечательное начинание! – поддерживала теща. – И продолжайте, мой дорогой! Мы все еще будем вами гордиться. А как детям нужен отец-герой!

– Детям нужен отец! – заметила Рахиль. – Мертвый герой – пусть память о нем будет благословенна – козырь для любого патриотизма!

«Обалдел» – это не то слово и состояние, в которое вошел Фельдман. Супруга, много лет молчавшая, говорящая почти шепотом, признающая только мужнино мнение, без всяких там комментариев и поправок, вдруг выразилась в полный голос, с крепкой позицией о надобности героя в современном обществе. И смотрели ее печальные глаза богини не в пол, как ранее, а вперед. Так когда-то глядел на жизнь ее отец, Стасик Мовшович, комсомольский агитатор, верящий в социализм.

А Мовшович, так и не добравшийся до своего кабинета, подслушивающий на лестнице дискуссию, вдруг неожиданно для всех скатился с нее и, тряся пальцем, принялся обвинять зятя в насаждении в его доме коммунистической пропаганды! Поэтому Абрам когда-то и уговорил Мовшовича отдать дочь Нинку за этого выскочку американского.

– Он тоже коммунист? – поинтересовалась супруга.

– По крайне мере, сочувствующий! – взревел Мовшович. – И нечего рассуждать в моем доме! Не коммунисты его построили, а я, убежденный… – он вновь потряс пальцем, – сионист!

– Мама, – удивленно констатировала Рахиль, – папа выгоняет нас из дому!

– А что здесь странного? Что из говна Стасика вытащила моя семья – и прямо в Израиль. Из коммунистов в сионисты! А вас из Израиля – в говно колхозное!

Будь при нем пистолет, Мовшович мог бы и застрелиться. Его жена Белла обладала редкой способностью убеждать всех, что изнанка пальто вовсе не изнанка, а самый что ни на есть лицевой габардин. Еще Мовшович подумал о скором приезде неуправляемой Нинки и о том, что от гибели его не спасет даже приход Мессии.

– Пусть едут в свой Бишкек! – внезапно согласился Беньямин. – У них своя семья, и они вольны решать за себя!