Фелинис. Повесть из истории гонений христиан при Домициане

– Да, Тит Флавий Климент. Он второй сын брата императора Веспасиана, Флавия Сабина, убитого двадцать лет тому назад, женатого на Плавции, рожденной от брака Авла Плавция и Помпонии Грецины. Я его видал один раз, тогда он был еще юношей, вот почему я его не узнал сразу. Брата его я знал лучше, его звали Флавий Сабин.

– Что сталось с ним?.. Жив ли он?

– Нет.

– Почему ты это знаешь?

– Я узнал вчера. Мне сказали, не объясняя причин, что Домициан велел убить его двадцать лет тому назад. Члены этой презренной семьи пожирают друг друга!

– Кто жена Климента?

– Ее зовут Флавия Домицилла. Ее мать также называлась Домициллой, была дочь Веспасиана и сестра Тита и Домициана. Жена консула приходится племянницей императора. Когда я покидал Рим, ей было не более пяти лет.

– A Флавия… Кто она?

– Племянница Климента, как он сам сказал нам… Если память не изменяет мне, ее тоже зовут Флавией Домициллой. Она дочь сестры Тита Флавия Климента, Флавии Плавтиллы. Родилась она спустя год или два после моего бегства из города. Мать ее умерла немного позже. Это именно Флавия, спасенная тобою три дня тому назад, и была причиной твоего несчастия.

Фелинис сжал губы, и ненависть мелькнула в его глазах. Два чужеземца замолчали.

Три часа спустя после возвращения в город, господин и раб находились в комнате большого шестиэтажного дома.

Комната, довольно большая, была совершенно гола, за исключением нескольких стульев, на одном из которых сидел Фелинис. Повязка с руки была снята, и можно было видеть кровавые раны.

Старик Кермор стоял на коленях перед молодым человеком, напрасно стараясь остановить кровь и положить на раны правильную перевязку. Руки чужеземца тряслись. Его суровое лицо выражало тоску и ужас.

– Начальник нашего народа! – шептал он, – тебя ли я вижу в таком состоянии?

– Это ничего, Кермор. Но я бы был спокойнее, если бы сохранил свой палец, или, если бы эти раны не были получены от руки Флавиев. Мысль моя, что я спас женщину из этой проклятой семьи и был так позорно поражен главою ее, приводит меня в ярость. Неужели мы будем вечно жертвами этого ненавистного рода?

– Терпение! – сказал Кермор, – час мщения не замедлит настать.

– Да! – вскричал Фелинис, – час мщения настанет, я живу этой мыслью. Когда это исполнится, я могу спокойно умереть. С тех пор, как я познал несчастия, я жажду той минуты, когда погибнут наши враги. О, Кермор! какое наслаждение испытаем мы, омочив наши кинжалы в их крови!

Но скоро пылкие слова замерли на устах Фелиниса. Голова его опустилась на грудь и громкое рыдание вырвалось из его груди.

– Что с тобою? – спросил старик.

Молодой человек указал на свою изуродованную руку.

– Сын Масменоя, – сказал молодой человек, волнуясь, – похож был на пантеру, прыгающую между скалами и лесами. Никто лучше не стрелял из лука, никто, не боролся более отважно с врагом на мечах, с рогатиной побеждал диких зверей и никто, кроме него, не укрощал так легко самую дикую лошадь. Несмотря на его молодость и нежное сложение, никто не мог сравняться с ним ловкостью, проворством и силой. Кто похвастается победой над ним?

– Все это верно, – сказал Кермор.

– Увы! – продолжал молодой человек, – теперь сын Масменоя не воин более. Возрадуются враги; птицы будут свободно летать в воздухе, волки, кабаны и медведи будут опустошать стада, и некому будет помешать им в этом! Сын Масменоя отныне способен разве только плести ивовые изгороди или погонять быков.

– Господин, не предавайся таким мрачным мыслям, они подрывают твой дух!

– Оставь меня оплакивать мое горе. Человек с изуродованной рукой не может быть среди воинов. В особенности здесь, в этом проклятом Риме, не иметь возможности владеть ни луком, ни мечом!

– Фелинис, не говори так! – сказал старик. – Рана, которая обесчещивает глупого человека, желающего через нее освободиться от воинских трудов, становится символом славы для человека, получившего ее от своего врага, она вечно напоминает ему об ужасных ударах, которые он должен наносить, чтобы смыть свою обиду. Отомсти за себя! И когда ты появишься среди нашего народа, воины будут приветствовать тебя, а твоя изуродованная рука покажет им, чего тебе стоило добраться до врагов твоей родины и твоего племени.

– Я отомщу за себя! – сказал Фелинис.

– Господин, – возразил Кермор, целуя больную руку Фелиниса, – утешься; ты будешь в состоянии владеть оружием воинов. Правда, я не искусен в перевязывании ран, но они мне кажутся не опасными, и лишь бы только остановить кровь: вервены, священные омелы, которыми снабдили меня наши жрецы, хорошо помогают в этом случае. О, если бы Ардигал был здесь! Ты бы не страдал так!

– Он жил в Риме?

– Да, жил во время моего бегства из этого города, более двадцати лет тому назад! Он, наверное, умер теперь. Однако я поищу его. Бедный Ардигал, если он и жив еще, то очень дряхл. Один он может нас отвести туда, куда ты так страстно стремишься.

– Бог сохранит нам его, постарайся же найти его!

– Сначала я приглашу к тебе лекаря: твои раны должны быть перевязаны.

– Ты мне пригласишь римского лекаря?