ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (F'elicia, ou Mes Fredaines, 1772)

После Ламбера наступила очередь шевалье; госпожа председательша оказала ему весьма любезный прием и даже мило пококетничала с ним. Что касается дочери Элеоноры, она говорила с шевалье, опустив глаза и положив руки на вышиванье. Я заметила стоявшего поодаль высокого болвана, который, широко разинув рот и выпучив глаза, с тревогой вслушивался в слова мадемуазель. Когда она и шевалье, наконец, сели, человек этот вздохнул с облегчением, из чего я сделала вывод о том, что нарочитая сдержанность Элеоноры в беседе с шевалье была ее жертвой сему заинтересованному слушателю.

Я — очень внимательный наблюдатель и не могу избавиться от этого недостатка, ведущего к многословию. Хочу нарисовать портрет этой мадемуазель Элеоноры. Она была хороша собой, возможно, слишком смугла, но наделена всеми прелестями этой природной особенности. Элеонора была выше среднего роста, с прекрасными, но недобрыми глазами, красиво очерченным высокомерным ртом и дивной фигурой, но жеманность, даже некоторая театральность поведения уменьшали ее привлекательность. Итак, Элеонора была одной из тех женщин, о которых говорят: «Странно, почему она не нравится мужчинам?»

Теперь я попытаюсь набросать портрет господина председателя. Этот человек, иссушенный огнем полугениальности, больше всего напоминал мумию, одетую по французской моде. Крупные черты лица, проницательные, глубоко посаженные глаза, тонкие губы, орлиный нос и острый подбородок — казалось, они сожалеют, что не могут поцеловаться. Все это придавало персонажу сумасшедший, но умный и тонкий вид. Не будь председатель так забавен, окружающим было бы нелегко привыкнуть к его уродству.

Глава III. О смешном

Хотя мы приехали уже в сумерках (стояли самые короткие дни года) и отдохнули едва ли четверть часа, господин председатель, желавший как можно скорее дать Ламберу возможность восхититься его прекрасным домом, безжалостно протащил художника, монсеньора, шевалье и других присутствующих по всем комнатам, подвалам, чердакам, каретным сараям, конюшням, садам, землям, свинарникам, псарням и тому подобному. Этот осмотр длился около часа, после чего уставший монсеньор (к тому же он умирал от скуки) сел в карету и отправился ночевать в город.

В доме председателя у каждого были свои претензии. Госпожа председательша, почитавшая себя выше обычных женщин, вмешивалась во все, что считала серьезной проблемой. К искусству вообще она относилась как к приятным пустячкам, не понимая, как этим можно заниматься всерьез! Напротив, она имела вкус к абстрактному — к математике и даже астрономии. Вследствие такого странного порядка пристрастий хозяйка дома играла только в ломбер, триктрак и шахматы (потому что это ученая и очень серьезная игра). Все же остальные игры, полагала председательша, способны развлечь лишь слабых женщин. Я поняла, что партнерами председательши были сам хозяин дома и тот высокий молодой человек, который так вздыхал, глядя на Элеонору. Ламбер имел несчастье проговориться, что играет в шахматы, и получил на этот вечер честь и скучную обязанность сыграть партию в шахматы с хозяйкой дома. Господин председатель составил партию в пикет с двумя хмурыми гостями, я играла в «двадцать одно» с мадемуазель Элеонорой, Сильвиной, шевалье и воздыхателем. Во время этой партии я узнала, что его зовут господин Каффардо и что он благородный кавалер и заядлый охотник. Мадемуазель Элеонора задавала ему множество вопросов об охоте. Это благородное развлечение, этот отдых героя был, по ее мнению, для Каффардо всего лишь дурацким занятием. Всем было совершенно ясно, что сей хмурый господин очень влюблен в мадемуазель Элеонору, а она желает обращаться с ним как можно лучше. Элеонора говорила только с ним, обращаясь к другим партнерам по игре исключительно в крайнем случае. Но больше всего она почему-то игнорировала шевалье — он не удостоился ни одного взгляда от этой гордой красотки, пока длилась партия.

Наконец всех пригласили ужинать. Было подано множество простых тяжелых блюд, не очень свежих десертов, средние вина, фрукты, не слишком изящно разложенные на блюде. Правда, хозяин был очень радушен, а толстая госпожа председательша весьма хлебосольна. Элеонора сидела рядом с шевалье с видом кающейся грешницы, господин Каффардо, мой сосед, вовсе не смотрел на меня, как если бы я превратилась в василиска.[11] Председатель осаждал беседой Ламбера; впрочем, я неверно выразилась — говорил только он, и говорил обо всем сразу — об архитектуре, скульптуре, живописи и особенно музыке, она была его коньком, ибо в свое время он был лучшим исполнителем на бас-виоле и прекрасно пел.