Феми–фан. Фантастические повести, рассказы

И сухими уже глазами посмотрела Докия на Чашу. А не довольно ли ей, проклятой, стоять здесь, копить горе да переливать его в светлый мир? А не довольно ли терпения людского, из которого — не из глины же! — сделан этот сосуд скорбей? А не довольно ли жить и ждать неминуемой беды, когда перельется Чаша?

И встала Докия. Напрягая руки, скрипя зубами, двинула она Чашу с ее пьедестала. Уперлась плечом, собрала все силы… Выплеснулось чертово зелье, обожгло шею Докии. Но уже валилась набок Черная Чаша…

И разбила Докия Чашу. Разбила, уверившись почему–то, что права она, Докия. Разбила, не испугавшись, что не ручеек уж хлынет к людям, а вся Чаша разольется. Вся Чаша! Но больше ее не будет, проклятой!

Думала Докия, что своды пещеры рухнут на ее оглашенную голову. Но было тихо… Валялись вокруг осколки темной глины, медленным зловонным паром дышала лужа черной смолы…

Бережно, ногой проверяя каждый камень, спустилась Докия с пьедестала. И пошла себе прочь. Только мельком поглядела: что–то хрупнуло под стопой. Это был осколок Чаши. Только старый, очень старый осколок, глина крошилась. Наклонилась Докия, подняла потрескавшийся черепок. Вот оно что… Был, значит, человек, который давно когда–то разбил уже Чашу? Откуда же взялась другая?

Что же это — есть люди, которые бьют Черные Чаши, а есть люди, которые замешивают на слезах и крови вязкую глину терпения и снова лепят их? А терпение бесконечно, а глины хватит, а крови и слез в избытке…

Н. ГАЙДАМАКА ПЛЕННИЦА

…И забытое ощущение полета охватило ее. Звенел рассекаемый горячим телом коня воздух. Она дышала ветром — добрым ветром родных полей и лесов. Послушно стелились под копыта коню буйные травы. Вот наконец блеснула впереди синяя гладь. Река! Там, за рекою, в лесу — ее дом. Долгий путь, казавшийся бесконечным, подходит к концу. Конь сам нашел едва заметную тропинку в чаще. И виден уже среди деревьев старый милый дом, знакомый с детства. Сейчас, заслышав стук копыт, выбегут навстречу сыновья — старший, средний и младший, а за ними — их отец. В ее памяти они остались такими же, как в день разлуки, — с тех пор время словно застыло. Ближе, все ближе…

Жгучее покрывало боли упало на плечи и захлестнуло огненной волной маленькое тело восьмилетнего Ниваро, наследника Лихара Великого, Властителя Семи Стран. Как будто тысячи ядовитых черных гусениц вцепились мохнатыми лапками в его спину и их отдирают всех сразу… У мальчика больше не было сил кричать, он обессилел и затих, только едва уловимые всхлипы доносились с затянутого мягкой тканью ложа, на которое уложили его. А Ниваро все еще казалось, что он кричит во весь голос. Почему даже отец — могущественный и всесильный — не может ничем помочь? Слабый стон сошел с запекшихся губ, и Властитель наклонился к сыну. Потом выпрямился и запахнул на груди широкий алый плащ, расшитый золотом, — символ верховной власти.

— Бедняга, — ни к кому не обращаясь, ровно вымолвил Лихар. — Он еще так мал, что не способен сносить испытания молча, как подобает воину.

В отдалении почтительно безмолвствовала свита. Знали: в горе Великий страшен, равно как и в гневе.

Лихар впился взглядом в тщедушного человека с узенькой седой бородкой, съежившегося в темном углу, куда не доходили багровые лучи заходящего солнца, проникавшие сквозь узкие стрельчатые окна.

— Тебе одному из своих лекарей я верю! Есть ли надежда? Говори!

— О Великий, — тихо потек из угла вкрадчивый, сладкий даже сейчас голос: столько лет он впитывал в себя неизбежную лесть. — Я покрыл его раны целебным маслом, настоенным на сорока травах, и дал ему сонное питье. Это все, чем я могу облегчить его страдания. Мои познания здесь бессильны…

— Если он обречен, не лучше ли оборвать его муки?

— Да не падет на меня твой праведный гнев, о Властитель, если я осмелюсь сказать: не торопись! Надежда есть, но она неизмеримо мала. Слабый наш разум не ведает всего о силах, таящихся в теле человеческом. Иногда заживают, казалось бы, неизлечимые раны, выздоравливают те, кто неминуемо должен был погибнуть. Нам остается лишь уповать на спасительное чудо. Пусть утренний свет прояснит то, что сейчас покрыто мраком!

В наступившей тишине раздался странный короткий звук, похожий на сдавленное рычание, могучие плечи Властителя дрогнули, однако он быстро овладел собой и, резко обернувшись, сделал шаг к двери, туда, где, стиснутые железными руками его воинов, стояли двое — старик со шрамом на лбу и молоденькая девушка. Чтобы не потревожить ребенка, Лихар приглушил свой зычный, привыкший отдавать команды войску голос, но оттого стал он еще более зловещим.

— Если мой сын останется жив, вы оба умрете быстрой смертью. Коль суждено ему умереть, вы пройдете через все те мучения, которые терпит он сейчас. И срок ваш будет неизмеримо больше срока, отпущенного ему! Я сказал.

— Слово Великого священно и нерушимо, — покорно произнес старый Миркан, наставник Ниваро. Девушка же затрепыхалась в крепко державших ее руках, словно пойманная птица, и, вместо обычных слов повиновения, из ее уст вырвалось:

— Нет! Нет! Я не виновата!