— Не будем спешить, — сказал мне тот, кто брал меня на работу директор этого учреждения. — Устраивайтесь, знакомьтесь с людьми. Дня так через три… думаю, мы уже сможем поговорить?
— Да, конечно.
— Значит, в понедельник. Я сам к вам загляну. Прямо с утра.
Мы все успели за три дня. Выписали и повесили шторы, переставили и распределили столы, привезли из дому цветы на окна. Даже предварительно набросали планы. К все время, пока мы, обживаясь, сновали по этажам, вокруг кипела дружная и непонятная жизнь большого учреждения. А в понедельник нас встретила тишина.
Нет, мы это не сразу заметили. Просто так, ярко и деловито, в стылой темени ноябрьского утра сияли окна — все, кроме наших трех, и мы стыдливо прошмыгивали по лестнице, радуясь, что не встретили никого на пути. Еще полчаса, чтобы прийти в себя после транспортных передряг — и мы услышали тишину. Никто не ходил и не разговаривал в коридорах, не хлопали двери, не трещали машинки, не звенели телефоны. Ти–ши–на.
Почему–то никто не решился выяснить, в чем дело. Сбились в дальней комнате и ждали обещанного визита.
В десять у меня сдали нервы. Что угодно, лишь бы не ждать!
Так все и было, как я чувствовала: кроме нас в здании никого.
Эд сидел, поигрывал желваками на скулах, и в глазах уже не страх, а злость. Перепуганные девочки, позеленевший Сашка, — а кругом тишина. Опасность. Страх. И я собралась. Легче, когда есть за кого отвечать. Я и ответила на прямой взгляд Эда:
— Саша, останетесь с девочками. Эд, вы со мной?
Бродили. Бесстыдно заглядывали в столы, натыкаясь неожиданно на интимные вещи. Копались в бумагах, пытаясь хоть что–то разузнать об этой конторе.
Без толку. В первый день не поняли, а потом все исчезло. Бумаги из папок, личные вещи из столов.
Нет, по порядку. Просто в пять ноль–ноль входная дверь оказалась открытой, и мы вышли на волю. Мы даже не кинулись наутек. Постояли, с ужасом глядя, как гаснут окна — вразброд, словно и правда в разных комнатах люди по–разному кончают работу.
— Завтра приходить? — робко спросила Ада.
Я поглядела на них, подумала, вздохнула и сказала, что да.
Вечером я додумалась только позвонить в справочную: “Номер директора УСИПКТ, пожалуйста”. — “Учреждение в списках абонентов не числится”. Конечно! Потом звонил Лешка, мой сын. В таких вещах он гений: выдумал какую–то неправдоподобно убедительную историю, и девочки честно искали названный им номер, даже перезванивали два раза.
Не числится.
Ловушка захлопнулась.
На третий день я не пошла на работу. Взяла и не пошла. Посмотрим, что выйдет. Маленькая такая надежда: а вдруг это — чем бы оно ни было существует лишь в том здании, и еще можно вырваться? Только я не очень в это верила, и не удивилась, когда часов в десять мне позвонили.
— Что случилось, Зинаида Васильевна? — спросил невещественный директор. — Вы нездоровы?
— Здорова, — ответила я нахально. — Просто не играю в глупые игры.
— Напрасно, — ответил любезный голос. — Мы прогулов не поощряем. Вы же не хотите испортить себе трудовую?
Я чуть не засмеялась, так это было глупо. Этим напугать? Хорошо, что я не засмеялась. Угроза была легонькая, но за ней… “У тебя двадцать лет стажа, ты хороший специалист и неплохой работник, но все это можно зачеркнуть двумя–тремя записями. И ты уже никому не докажешь. Ну–ка, подумай, сумеешь ли ты начать все с нуля?”
Я подумала и поняла, что не сумею. Уже за сорок, а Лешка кончает школу. Это будет еще тот кошмар — поступать в вуз. Сразу две жизни сначала? Еще лет пять назад вытянула бы, теперь уже нет.
Почему я сдалась так сразу? Шкурный опыт. Изучила на собственной шкуре, как легко поломать и как трудно починить. Чем кончается для нормального человека бюрократическая дуэль, особенно, если учесть, что жалобы пересылают тем, на кого жалуешься.
Да, безработицы у нас нет, что–то я, конечно, найду. Только вот “что–то” мне не подходит. Мне мой уровень нужен, то, чего я уже добилась. Совсем нелегко добилась, черт возьми! И деньги тоже. На сто двадцать не пойду, у меня Лешка, а Лешке надо учиться. Не на мужа ведь надеяться, который десять лет как исчез в неведомых просторах?
Да, доводы не могучие, и цеплялась я за них не от хорошей жизни. Просто за их банальностью удобно прятать свой страх перед дикой необъяснимостью того, что с нами случилось.
Дико и необъяснимо, что кто–то истратил столько денег и сил, чтобы завлечь нас в ловушку. (Нас? Зачем? Что мы такое?)
Дика сама добротность этой ловушки, ее необъяснимая громоздкость. И поэтому дико думать, что это необъяснимое позволит нам выскочить, отпустит просто так.
Ладно, я пока не рискую. Ребята — как хотят.
Ребята рискнули. Не Эд и не Инна (Эд выжидал, Инна — ревела), а Саша с Адой.
Сашка — просто душа — пошел в милицию. Некто в штатском выслушал его, пожал плечами и позвонил по номеру, который Сашка сдуру ему сообщил. Тут–то ему выдали такую характеристику Александра С., что бедному Александру пришлось срочно уносить ноги — во избежание.