Фемида его любви — 2 (СИ)

— Ты прекрасно знаешь, что. Можешь не пытаться выбраться. Двери я заблокировал.

— Нет, не знаю. Ты меня бросил, кажется. Не так ли? Что еще нужно? Или соскучился?

Она взглянула на меня с ненавистью и сложила руки в локтях:

— Говори, что еще от меня нужно?

— Сейчас поедем в клинику, — поставил ее перед фактом и завел двигатель.

— Зачем в клинику? — она забеспокоилась.

— На аборт, Шурочка. Я же говорил, что я против детей.

Глава 9

— Что значит на аборт? — вся ее былая прыть испарилась, преобразившись в маленькую беззащитную девочку, которой очень страшно. — Я же говорила, что не беременна. Что тебе еще от меня нужно? — она затравленно посмотрела на меня, стараясь слиться воедино с кожаной обивкой кресла.

— Тогда почему так боишься? Если ты не беременна, сейчас врачи это подтвердят и можешь быть свободна.

Я внимательно следил за тем, как она ломала тонкие пальцы, поправляла жемчужные волосы, бесконечно облизывала пухлые губы, и пытался понять, что тут не так. Шура на себя была не похожа, хотя внешне была собой. Вылитая копия: внешность, повадки, голос. Но что-то тут было не так. Я словно впервые ее видел. Или у меня шиза началась или мне пора отдохнуть, но чуйка шептала: передо мной не художница.

— Тебя грех не бояться, раз ты готов убить своего ребенка. Неужели в тебе совсем нет ничего человечного? Как можно не бояться человека, который готов убить маленького и беззащитного малыша?

— Не нужно давить на жалость и делать из меня монстра, — пресек ее, сморщившись и протер ладонями лицо, пытаясь избавиться от наваждения своих сомнений. — Это не ребенок, а просто плод. Без рук, ног и разума. Я договорился в хорошей клинике, все пройдет хорошо.

— Плод…Без рук, ног и разума… — эхом отозвалась она. — А ты знал, что у этого плода уже могли бы быть ручки? Я смотрела видео абортов. Они прячутся от щипцов, они кричат, пытаются спастись. Ты видел? Хочешь я покажу, чтобы ты больше не говорил про плод без разума и о том, что это не ребенок, — ее глаза наполнились слезами.

— Это рефлексы. У бактерий они тоже есть. Не пытайся меня разжалобить, девочка. Со мной такие штучки не прокатывают, — огрызнулся, сжимая руль. Мне бы сейчас оградиться звуконепроницаемой стеной от ее жалобных речей, чтобы не слышать. Чтобы не давили на мозг, заставляя вспоминать моменты УЗИ с Пташкой. Тепло, которое, как иуда, покатилось по венам, вынудило поднять из закромов памяти моменты, когда мы ждали Алину. Но тогда все было иначе. Тогда я мог их уберечь, а сейчас ставки слишком высоки, чтобы снова рисковать. Мне моя жизнь не принадлежала, что говорить про ответственность за чужую.

Тем временем девчонка начала буянить.

— Рефлексы? Бактерии?! Да что ты такое вообще? Ты монстр! Бездушный, отмороженный сухарь. Будь ты проклят! — из зашуганной малышки она быстро превратилась в разъяренную фурию, из-за чего я, который раз за последние минуты стал сомневаться в том, с кем говорил. — Значит, как кувыркаться, так ты первый на очереди, а как отвечать за свои поступки, так сразу открестился и не нужна стала?! В тебе вообще есть что-то святое, чудовище?! Да как ты вообще можешь говорить такие вещи, мужлан!

Она попыталась вцепиться когтями в мое лицо, но я успел скрутить бунтарку, вернув ее обратно на пассажирское кресло и придавил своим весом, чтобы не разгромила мне салон. Хотя, на салон мне плевать было. Опасался, что себя покалечит. В своей яростной агонии львица чересчур активно крутила головой, чудом не протаранив окна

— Совсем не любил? Ни грамма? Ты же так ласкал, такие нежности шептал, оберегал. Врал все?! Поигрался, и как игрушка стала не нужна, бросил? Ненавижу тебя! — не унималась она, пытаясь вырваться, но быстро сдулась. Устав брыкаться, обмякла и тяжело задышала.

— Что ты хочешь от меня, не пойму? — рявкнул на нее и не удержался от соблазна — затянулся ее запахом: от нее веяло цветочным парфюмом, кофе и едва уловимыми нотами табака. Можно было списать на пассивное курение, но это лишь усилило мои подозрения и я отстранился, еще пристальнее ее рассматривая.

— Хочу узнать, почему ты такое чудовище? Почему сначала приручаешь и любишь, а потом выбрасываешь? Почему ты такой жестокий? — ее трясло крупной дрожью в смеси страха и гнева. Она с трудом себя контролировала, не прекращая буравить меня своими огромными глазищами, в которых от возбуждения зрачки заглотили васильковую радужку почти целиком. Ни грамма любви в них, как раньше. Ни капли привязанности и тепла: там лишь бился адреналин и тонна ненависти ко мне. Дай ей сейчас ствол: завалила бы. Быть может этому я даже порадовался.

— Я же говорил, тебе не место в моем мире и рядом быть нам нельзя. Ребенок — это то, чего быть не должно. Ты понимаешь меня или нет? — старался говорить как можно спокойнее, но уже подгорало.

— Нет, не понимаю. Не понимаю, как можно так говорить о ребенке. Это твоя ответственность тоже. И ты должен отвечать за свои поступки. Понимаешь меня? Должен! — она швырнула в меня рюкзаком, который я успел перехватить и прильнул к девчонке, грубо схватив ее за шею: