Феникс

— Вообще-то у вас легкая рука, Рудольф. Действуйте.

Дитрих подошел к столу, перебрал стопку бумаг, отыскал нужную. Пробежал глазами. Спросил Берга:

— Почему нет в списке туркестанца, посетившего госпиталь в день смерти Мустафы Чокаева?

— Он неизвестен мне.

— Все еще! Разве фрау Рут не назвала этой фамилии?

— Жена президента тоже еще не знает. Кончина Блюмберг оборвала нить.

— Черт возьми! — зло выдохнул майор. — Мне кажется, что тот таинственный туркестанец и есть «двадцать шестой».

— К сожалению, таинственный, — согласился Берг.

— Не для всех.

— Неужели фамилия его кому-нибудь известна?

С губ Дитриха едва не сорвалось слово. Он задержал его. Стиснул, сдвинув челюсть. Зашагал опять. Теперь уже неторопливо. Мысль не надо было подгонять. Все решено, кажется.

Ноги, большие ноги, донесли майора сначала до Берга, потом назад, к столу. Там он собрал бумаги. Не все, те, что касались «двадцать шестого», бросил их в сейф и захлопнул тяжелую дверцу.

— Хватит возиться с туркестанцем…

— Вы все-таки уверены, что это туркестанец?

— Да.

— Но какое отношение к советской разведке имели? Чокаев и Хендриксен? У англичан своя агентура.

— Чокаев располагал старым резервом на Востоке. И этот резерв — британский. Его выкачивала все время организация эмигрантов «Азад Туркестан». Люди доходили до Парижа, а эта дорога куда труднее, чем до Берлина. Другого пути для англичан сейчас нет — парашютисты с острова гибнут еще в воздухе. К тому же легализация британской агентуры во время войны на территории Германии почти невозможна. Остается Восток — все эти национальные комитеты и легионы, собирающие силы с самых отдаленных мест. Хорошо, что удалось убрать Чокаева…

Штурмбаннфюрер запнулся. О гибели Чокаева существовала официальная версия, которой и следовало придерживаться. Впрочем, Берг все знал, во всяком случае, знал многое, и его можно было не опасаться.

— …приглушен огонек, привлекающий английскую агентуру, — закончил экскурс в прошлое Дитрих. — Затерявшегося в пути «двадцать шестого» приглушите вы, оберштурмфюрер.

— Когда он дойдет? — уточнил Берг.

— Нет, в пути.

— Допустимо применение оружия… в случае необходимости? — поинтересовался обер-лейтенант.

— Безусловно. Вы же знаете мой принцип.

И это «безусловно» прозвучало для Берга как приказ. Штурмбаннфюрер давал понять, что выстрел, как и в операции с Хендриксеном, обязателен.

4

Когда Азиза вызвал к себе начальник военного отдела комитета или, как его называли, — военный министр Баймирза Хаит, мысли в голове эсэсмана были самые радужные. День начался удачно: фрау Людерзен намекнула на возможное присвоение Рахманову звания штурмана СС и повышение его в должности. Этого и ждал Азиз, прохаживаясь по коридору около комнаты Хаита.

Вошел торопливо на оклик. Вошел сияющий. Козырнул лейтенанту — военный министр любил дисциплину и один-единственный в комитете внедрял ее самым решительным образом.

Баймирза встретил подчиненного строгим взглядом. Дал понять вошедшему, что перед ним не просто соотечественник, а командующий вооруженными силами Туркестанской империи, правая рука президента. Правда, он в форме лейтенанта, всего лишь лейтенанта вермахта, но невысокое звание не должно смущать посетителя. Главное — положение, и притом скоро, очень скоро Хаит наденет погоны гауптманна.

Строгий взгляд не имел ровно никакого значения для Азиза. Министр всегда так смотрит, вручая эсэсманну бумаги для доставки в Главное управление СС. Конечно, по случаю повышения можно было и убрать строгость. Ну да наплевать. Рахманов — не щепетилен. И вдруг:

— Приготовьтесь! Завтра утром отправка.

Он — в списке!

Какую-то секунду Азиз проглатывал страшное известие. С трудом. Спазмы сдавили горло.

В списке смертников.

Баймирза переждал, пока эсэсманн боролся со страхом. На лице Азиза страх был отчетливо написан: выпученные глаза, открытый рот, судорожные движения губ, словно человек задыхался. Знакомая картина. Все работники комитета, когда им объявляли об отправке в лагерь особого назначения, точно так же реагировали. Так же таращили белки и хватали жадно воздух.

Первое, что пришло в голову Азиза — просить милости у Баймирзы. Протянуть руки, всхлипнуть. Да что всхлипнуть. Завыть по-шакальи. Упасть на колени. Ползти, умолять.

Не поможет. Ясно понял. Баймирза еще никого не вычеркивал. Только вписывал. Он и родного брата бы не вычеркнул, если тот нужен немцам. А Азиз не брат ему. Никто.

Слишком долго тянулась минута Азиза. Так долго, что министр стал догадываться о чувствах и мыслях эсэсманна. Глаза Хаита недобро вспыхнули.

— Что?! Или забыл присягу?

О какой присяге он говорил? А! О немецкой, повторенной Азизом вслед за майором Мадером в Легионово, где они с Саидом задержались, оформляя документы и получая обмундирование. Майор стоял справа, с высоко поднятой рукой в коричневой перчатке и громко выкривал немецкие слова. Их так же громко повторял Азиз. И кончилась присяга клятвой: «Пусть меня покарает смерть, если нарушу обет верности». Вот о какой клятве напоминал Баймирза.

Да, просить нельзя. Бессмысленно.

— Значит, Азиз больше не нужен?