Читаем Феникс полностью

Феникс

Марина Цветаева

Такие уж пошли и скрежет

Такой бесовский —

Польская гостья, украдкой крестясь, отходит.

что — пусть режут!

Пусть жарят! — изловчился вдруг

И — головой прошиб сундук!

И к донне Марции на ручки!

А ведьма: «Отстояли внучка!

Теперь ему другой закон, —

Вторым крещением крещен!»

И, смраду завязавши в узел,

Мне пуд нос тычет: «Как в союзе

Дым и огонь, перст и ладонь,

Всадник и конь, — так в этот узел

Я кровь твою стянула. Вновь

Цвесть будешь ты — всем на любовь.

Еще приказываю прямо

На спинке спать, и будет дама

К тебе с визитом из трубы.

А если за мои труды

Хоть слово ты о том, что видел

И слышал… то — не будь в обиде,

Коль шейку… Понял? — Ну, смотри!»

А час спустя после зари…

Первые звуки менуэта. Последний слушатель — Венская гостья — бабочкой выпархивает в дверь. Вокруг Казановы — никого. Он — в пустоту — со все возрастающим жаром.

…Уж полная луна вставала

Предстала мне из мглы канала —

(утишая голос)

Не смею имени назвать —

Венеции младая мать

И соименница, из пены

Как тб — возникшая. Колена

Я жарко обнял ей. Она ж,

Дивясь на юный возраст наш,

Как нехотя, с улыбкой важной

Нам плащ свой приоткрыла влажный…

И вот, на лбу моем, меж струй

И водорослей — поцелуй…

Когда ж пурпурно-бирюзовый

День занялся…

СТАРЫЙ КАМЕРДИНЕР

(в дверях, громким шепотом)

Герр Казанова!

КАЗАНОВА

(спросонок)

Что? Кто? Ни с места! Что? Раздет!

Не принимаю.

СТАРЫЙ КАМЕРДИНЕР

Я портрет

Принес вам.

КАЗАНОВА

Что за лепет вздорный?

Что за портрет?

СТАРЫЙ КАМЕРДИНЕР

Сказать зазорно,

В каком, поганейшем из мест,

Висел…

КАЗАНОВА

(принимая из его рук портрет, вглядываясь)

Что значит?

СТАРЫЙ КАМЕРДИНЕР

Вот вам крест,

Бог покарай меня подагрой! —

Никто другой, как энтот наглый

Рифмач. Ловкач до этих штук-с!

КАЗАНОВА

(широко раскрывая глаза)

Плащ… Водоросли…

(И — отчаянным криком.)

Замок Дукс!!!

<p>КАРТИНА ТРЕТЬЯ </p><p>КОНЕЦ КАЗАНОВЫ </p>

Но люблю я одно: невозможно.

И. А.

Книгохранилище замка Дукс, в Богемии. Темный, мрачный покой. Вечный сон нескольких тысяч книг. Единственное огромное кресло с перекинутым через него дорожным плащом. Две свечи по сторонам настольного Ариоста зажжены только для того, чтобы показать — во всей огромности — мрак. Красный, в ледяной пустыне, островок камина. Не осветить и не согреть. На полу, в дальнедорожном разгроме: рукописи, письма, отрепья. Чемодан, извергнув, ждет.

Озноб последнего отъезда. Единственное, что здесь живо, это глаза Казановы.

И надо всем — с высот уже почти небесных — древняя улыбка какой-то богини.

Казанова, 75 лет. Грациозный и грозный остов. При полной укрощенности, рта — полная неукрощенность глаз: все семь смертных грехов. Лоб, брови, веки — великолепны. Ослепительная победа верха.

Окраска мулата, движения тигра, самосознание льва. Не барственен: царственен. Сиреневый камзол, башмаки на красных каблуках времен Регентства. Одежда, как он весь, на тончайшем острие между величием и гротеском.

Ничего от развалины, все от остова. Может в какую-то секунду рассыпаться прахом. Но до этой секунды весь — формула XVIII века.

Последний час 1799 года. Рев новогодней метели.

КАЗАНОВА

(над сугробом бумаг)

Теперь посмотрим этот хлам

Бумажный…

(Читает)

«Хочешь, пополам

Поделим: мне, дружок, урок,

Вам — розы…» Помню назубок!

Тереза? Нет, Манон! — Осел!

«Когда ты от меня ушел,