Феникс

Снова плыли стайкой истребители за озером. Выпевали свою осиную песнь. Негромко. Но тревожно. Загремел мотор на катере. Вспыхнул сразу рокот и оглушил берег, лес. Оглушил Ольшера. Дал ему возможность несколько минут промолчать.

— Что я получу взамен?

Она вся, кажется, прильнула к нему, хотя касалась только плеча гауптштумфюрера.

— Рут Хенкель, жену президента.

— Возможного президента, — уточнил капитан.

Рут возразила. Решительно закачала своей светловолосой головой, встревожила прическу.

— Нет, жену президента.

— Что ж, это равноценно… Если вы, конечно, хорошо поняли меня.

— Я сумею понять.

Ольшер не склонен был проявлять слабость, обыкновенную человеческую слабость, она мешала идти к цели. Отвлекала, давала в руки людей, что находились рядом, какие-то зернышки. Потом, в нужный момент, зернышки эти произрастали. Становились уликой против самого капитана. Но сейчас он не мог сдержать себя. Взял локоть Рут и поцеловал его. Не просто, не ради приличия, как в прошлый раз, а с чувством. С благодарностью вроде.

— Сумеете…

Она посмотрела на него с жадностью. Со страстью, которая постоянно таилась в ней и только ждала выхода.

— К тем жертвам, что я принесла на алтарь Германии, прибавится еще одна.

Страсть и распутство Ольшер соединял с именем Рут, но он не подозревал в ней еще и фанатизма. Фанатизма, граничащего с истерией. Впрочем, это могла быть и игра. Талантливая игра. А искусство всегда настораживало капитана.

— Мы все приносим жертву, — опуская ее руку, произнес Ольшер.

— О, нет… Вы этого не в состоянии оценить… Я принесла себя в жертву как женщина…

Какое-то особое значение имело сказанное сейчас Рут. Какой-то мучительный огонь горел в ее глазах. Его обдало холодом. Он пожалел, что поцеловал ее только что. Страх мгновенно отдалил его от Рут. Но оторваться от нее не смог. Пальцы впились в плечо капитана. Цепкие пальцы.

— Я никогда не стану матерью…

Это уже слишком… Приобретение «шахини» обходилось гауптштурмфюреру слишком дорого. Но отказываться от покупки уже нельзя было. Да и никто другой не заменил бы Рут. С ее помощью капитан овладевал самим президентом, всеми ключами к тайникам, приобретал возможность слышать, видеть и направлять.

— Как бы велики ни были наши жертвы, они всегда окажутся недостаточными, милая Рут, — попытался успокоить взволнованную «шахиню» Ольшер. — Разве вам это не внушали в «Бунд дейчер медель»? Вы, кажется, посещали их собрания?

— Я ничего не забыла, капитан.

— Похвально.

Ему страшно хотелось высвободить плечо из когтей Рут. Но просто вырваться — значит обидеть «шахиню». Создавать осложнения в самом начале не входило в планы гауптштурмфюрера. Она не в таком состоянии, чтобы можно было пренебрегать чувствами, грубо диктовать свою волю. Все это впереди. Сейчас главное — закрепить союз, вернее, кабальный договор о единстве действий и полном подчинении.

— Вы мною довольны, капитан?

— Почти.

— Все еще почти?

— К сожалению… Прекрасная Рут не так послушна, как этого требует долг.

— Боже! Но и капитан не так сговорчив и щедр, как диктуют условия.

Ольшер прикинулся удивленным.

— Риббентроп может принять президента через три-дцать минут, — гауптштурмфюрер посмотрел на часы, что взблескивали на руке фрау Хенкель, — крошечные швейцарские часы. Взгляда было недостаточно. И Ольшер взял кисть Рут, осторожно, церемонно приблизил к своим очкам. — Да, через тридцать пять минут… И это зависит от вас, очаровательное дитя.

— Только это?

— Неужели вам мало титула «матери Туркестана»?

Рут перестала улыбаться. Глаза сделались холодными.

— Поводок от титула останется в ваших руках, господин гауптштурмфюрер? Чтобы время от времени могли дергать его?

— Яснее?

— Отдайте мне туркестанца!

— О! Это такой пустяк, фрау. Думаю, что мы поладим. — Вопреки желанию Ольшер снова поцеловал ее руку. Снова благодарил и заверял в искренности. Чем еще можно было сломить эту женщину? Хитрую и умную женщину? И все-таки женщину, со всеми слабостями своего пола. — Туркестанцем мы закрепим наш союз, а сейчас самое важное — коронация у Риббентропа.

Он еще раз глянул на часы и опять на швейцарские, принадлежавшие Рут. Невольно и она посмотрела. Стрелки застыли на половине второго. Почему-то ей показалось это символическим — половина второго. Целый час члены правительства находятся у Риббентропа. Неужели он еще не принял их, не подписал договор между «Германской и Туркестанской империями», как сказано в той бумаге, что показывал ей торжественно муж? И разрешение на подпись должен дать гауптштурмфюрер? Не ложь ли это? Что может какой-то капитан, всего только капитан? Впрочем, он хозяин дома на Ноенбургерштрассе, господин всех туркестанцев, находящихся в Германии. Ему фюрер отдал их. Живыми и мертвыми. Отдал на вечное пользование. И ее отдал — Рут. Немку Рут. Ведь она жена «отца туркестанцев». И сейчас капитан борется не с ней, не с президентом. Он борется с бароном Менке… Вторым господином. Вторым хозяином. И фрау Хенкель, обворожительная фрау Хенкель, лишь исполнительница его замыслов.