Феникс

Сейчас президент двигался по лестнице, устеленной ковровой дорожкой, двигался нерешительно, словно боялся, что его вот-вот остановят. Следом шли главные и менее главные члены правительства. Ближе всего — лейтенант Хаит. Этот чувствовал себя главнокомандующим. Грудь вперед, китель с трудом вмещал в себя налитое мускулами тело лейтенанта. К тому же он был молод и сберег себя в лагере для военнопленных. С первого же дня будущий министр удостоился поста лагерного повара. Как и Азиз, он не голодал, не терял в весе и перед глазами «отца» с девичьим голосом предстал во всем своем блеске. Может быть, поэтому на него и пал выбор тогдашнего вице-президента «национального комитета». Уж больно по-собачьи преданно глядел он на человека, протянувшего ему свою белую, украшенную маникюром руку. Верность была подкупающей, она решила будущее. Эту верность прочел позже и барон Менке, прочел и Риббентроп. Еще позже. Сегодня.

Пока же они шли, соблюдая полную субординацию, ни на шаг не приближаясь к «отцу» и ни на шаг не отступая. Рядом с президентом переступал со ступеньки на ступеньку барон. Он вел правительство, боялся, как бы снова не нарушилась церемония. А нарушиться могла. Это Менке чувствовал. Наверху сидел итальянский посол — мало ли что взбредет в голову министру иностранных дел после беседы с доверенным лицом Муссолини.

Саид пока что тоже шел вместе со всеми, хотя его присутствие на церемонии было необязательным. На другой день фрау Людерзен объяснила, что внешность шарфюрера очень подошла к такой обстановке — среди членов правительства так мало людей с мужественным обликом. А ведь надо показать Германии способность этого правительства бороться. Наивная немка, она представляла себе политику в плане демонстрации мундиров и лиц. С такой точки зрения сам президент, конечно, не внушал доверия.

В зал для церемоний свиту и самого «отца» не пустили. Менке ввел подопечных в какую-то комнату, где, по его словам, необходимо было подготовить документы, ознакомиться с ними. Все почему-то волновались. Больше всего — президент. Он вставал с кресла, подходил к окну, снова садился. Хаит смотрел на «отца» с тревогой и участием. Остальные тихо переговаривались. Никаких документов не появлялось ни в руках, ни на столе. Исчез и сам барон.

Вдруг президент спросил, словно только что вспомнил:

— А где моя жена?.. Где Рут?

Спросил всех, но отозвался Хаит. Только он и мог отозваться.

— Испортилась машина, — убежденно произнес «во-еннный министр». — Фрау скоро подъедет.

— Идите! Найдите госпожу.

Опять сказал всем. Но на этот раз Хаит не отозвался. Бросить президента перед таким событием, пропустить главное — а по представлениям Хаита, подписание договора было главным не только во всей судьбе обитателей дома на Ноенбургерштрассе, но и в его личной судьбе, — не входило в намерения «военного министра». Он пробежал глазами по членам правительства и задержался на новичке. На Саиде.

— Узнайте!

Лейтенанту шарфюрер должен был подчиниться. Он вообще всем должен был подчиняться — такова его должность в правительстве.

— Слушаюсь.

На озере было тепло. По-летнему. В какой-то мечтательной грусти застыла голубая гладь, и даже редкое, почти неуловимое дыхание ветра не касалось воды. Будто он бежал лишь по берегу, по верхушкам деревьев. И если бы не зенитки, торчавшие на островке, и не катер с солдатами, причаливший у сходней, можно было бы забыть о войне. Правда, берег почти пустовал. Обычно усыпанный цветными купальниками, сейчас он желтел голым песком. Даже редкие зонты не красили пляжа. Кабинки для переодевания поблекли, посерели. Война и осень опустошили Ваннзее.

Прежде женщина в модном платье не прошла бы незамеченной вдоль берега. Тем более в таком модном и дорогом платье, как у Рут. Сегодня ее никто, кажется, не видел. На всем протяжении — от станции моторных лодок, где фрау Хенкель вылезла из «мерседеса», до купален, — она не встретила ни единого человека. Чудом забредшие в этот час на берег берлинцы — пожилые люди — или дремали, или смотрели в голубое небо: их не интересовала молодая блондинка. Лишь солдаты с катера взяли на прицел дамочку и так держали ее под огнем, пока Рут не подошла к розовой кабинке и не скрылась в ней. Не обошлось, конечно, без острых словечек и предложений помочь фрау раздеться. Это были солдаты, они по-своему оценивали красоту Рут. Она понимала и иронически улыбалась.

Она разделась в кабине и вышла через несколько минут в купальнике. Легла на песок тут же. Заложила руки за голову. Стала нежиться на мягком осеннем солнце. Она старалась быть спокойной. Быть безразличной. Не для себя. Для того человека, который назначил свидание в этом безлюдном месте и мог подойти в любую минуту.

Он подошел. Не сразу. Бродил где-то в парке, похожем на лес, или сидел на скамеечке в тени высоких сосен, невидимый с берега, наблюдал за Рут, и только когда она перемучилась положенные для подобной цели полчаса, человек, топя туфли в рыхлом песке, тихо подошел к ней. Опустился рядом. На корточки.