Читаем Феникс и ковер полностью

На том и порешили. Ненужная теплая одежда была свалена в кучу на ковре, Сирил усадил себе на плечи довольного и, судя по всему, ничуть не больного Ягненка, Феникс устроился на запястье у Роберта, и «отряд разведчиков был готов вступить в неизведанные земли».

Поросший травой склон они преодолели быстро, но под деревьями их поджидали какие-то на редкость запутанные и колючие вьюнки с яркими, необычного вида цветами, и скорость передвижения заметно снизилась.

— Эх, надо было нам захватить с собой мачете! — сказал Роберт. — Обязательно попрошу папу подарить мне хотя бы парочку на Рождество.

Чем больше дети углублялись в лес, тем теснее сплетались между собой лианы. Вскоре они уже напоминали благоуханные пестрые занавеси, свисавшие между стволами деревьев. Над головой у детей то и дело проносились сверкавшие наподобие маленьких бриллиантовых капелек пестрые птицы.

— А теперь скажите мне откровенно, — вдруг произнес Феникс, — может ли среди этих птиц хотя бы одна сравниться со мной красотою? Не бойтесь обидеть меня — вы же знаете, что я самая скромная птица на свете.

— Ни одна из них, — торжественно заявил Роберт, — и когтя твоего не стоит!

— Я никогда не был тщеславен, — сказал Феникс, — но в данный момент я вынужден признать, что твои слова только подтверждают мои собственные подозрения. Я немножко полетаю.

Минуту-другую он кружился высоко у них над головами, а затем, снова опустившись Роберту на запястье, сказал:

— Там, налево, есть тропинка.

Действительно, там была тропинка. Теперь дети продвигались по лесу быстро и со всем возможным комфортом — девочки собирали цветы, а Ягненок вступил в разговор с «птичками-пестрыми косичками», пытаясь убедить их в том, что он является не кем иным, как самим «белым-дебелым лебедем-водоплавателем».

И за все это время он ни разу не кашлянул ни коклюшным, ни каким иным кашлем.

Тропинка, виляя, бежала по лесу, и временами детям приходилась прорываться сквозь самые настоящие цветочные цепи. Миновав очередную чащобу, они внезапно очутились на поляне, сплошь заставленной хижинами с островерхими крышами. Естественно, они сразу же догадались, что в этих хижинах живут дикари.

Говорят, что самые храбрые люди всегда испытывают самый большой страх. А что, если это и впрямь были людоеды? Бежать до ковра было неблизко.

— Давайте пойдем обратно, — сказала Джейн. — Прямо сейчас, — добавила она жалобным голосом. — А вдруг они нас съедят?

— Чепуха, малышка, — твердо сказал Сирил. — Видишь, вон там привязан козел. Это значит, что они не едят людей. Наверное.

— Давайте подойдем поближе и скажем, что мы миссионеры, — предложил Роберт.

— Как раз этого я не советую, — произнес Феникс очень серьезным тоном.

— Почему?

— Ну, хотя бы потому, что это неправда, — ответила золотая птица.

Пока они так стояли и решали, что им делать, из ближайшей хижины внезапно появился высокорослый туземец. Его бронзовое тело, едва прикрытое какой-то разноцветной тряпочкой, радовало глаз приятным желтоватым отливом — точь-в-точь таким же, какой был у хризантем, что папа принес домой в прошлое воскресенье. В руке у него имелось копье. В общем и целом, он смотрелся как одно сплошное темное пятно, на котором выделялись белки глаз да крупные (и явно острые) зубы. Правда, в тех местах, где его лоснящейся кожи касались солнечные зайчики, он тоже был довольно светел. Если у вас как-нибудь возникнет желание приглядеться к проходящему мимо дикарю с лоснящейся кожей, то вы убедитесь в точности моего описания (только не забывайте, что день должен быть солнечным).

Дикарь посмотрел на детей. Прятаться было поздно, потому что в следующий момент он прокричал нечто, более всего на свете напоминавшее «Бамбарбия киркуду!», и из каждой хижины высыпало по дюжине его меднокожих собратьев, которые тут же организовались в угрожающего вида толпу и стали неотвратимо надвигаться на детей. Времени на то, чтобы решать, как поступить дальше, не было — да никто этого и не хотел. Теперь уже было абсолютно неважно, являлись ли эти меднокожие туземцы людоедами или нет.

Не теряя ни секунды, дети повернулись и бросились бежать по лесной тропинке — лишь Антея немного задержалась, чтобы пропустить вперед Сирила, несшего на плечах визжавшего от восторга Ягненка. (С тех пор, как ковер приземлился на песчаном берегу острова, он не издал ни одного коклюшного кашля).

— Н-но, Синичка, пошел! — подбадривал он свою лошадку, но Сирил и без того старался изо всех сил. Тропинка оказалась более коротким путем, чем заросший лианами лес, и вскоре, почти прямо по курсу, между стволами деревьев засверкал переливчатым золотом песчаный пляж, за которым простиралась ослепительная голубизна моря.

— Держитесь в том направлении! — задыхаясь, прокричал Сирил.

Последовав его совету, дети наддали скорости. У них за спиной раздавались легкие шлепки, какие обычно издают босые — и, как детям было хорошо известно, отливающие медью — ступни, ударяясь о хорошо накатанную лесную тропинку.

Перейти на страницу:

Все книги серии Псаммиад

Похожие книги

На пути
На пути

«Католичество остается осью западной истории… — писал Н. Бердяев. — Оно вынесло все испытания: и Возрождение, и Реформацию, и все еретические и сектантские движения, и все революции… Даже неверующие должны признать, что в этой исключительной силе католичества скрывается какая-то тайна, рационально необъяснимая». Приблизиться к этой тайне попытался французский писатель Ж. К. Гюисманс (1848–1907) во второй части своей знаменитой трилогии — романе «На пути» (1895). Книга, ставшая своеобразной эстетической апологией католицизма, относится к «религиозному» периоду в творчестве автора и является до известной степени произведением автобиографическим — впрочем, как и первая ее часть (роман «Без дна» — Энигма, 2006). В романе нашли отражение духовные искания писателя, разочаровавшегося в профанном оккультизме конца XIX в. и мучительно пытающегося обрести себя на стезе канонического католицизма. Однако и на этом, казалось бы, бесконечно далеком от прежнего, «сатанинского», пути воцерковления отчаявшийся герой убеждается, сколь глубока пропасть, разделяющая аскетическое, устремленное к небесам средневековое христианство и приспособившуюся к мирскому позитивизму и рационализму современную Римско-католическую Церковь с ее меркантильным, предавшим апостольские заветы клиром.Художественная ткань романа весьма сложна: тут и экскурсы в историю монашеских орденов с их уставами и сложными иерархическими отношениями, и многочисленные скрытые и явные цитаты из трудов Отцов Церкви и средневековых хронистов, и размышления о католической литургике и религиозном символизме, и скрупулезный анализ церковной музыки, живописи и архитектуры. Представленная в романе широкая панорама христианской мистики и различных, часто противоречивых религиозных течений потребовала обстоятельной вступительной статьи и детальных комментариев, при составлении которых редакция решила не ограничиваться сухими лапидарными сведениями о тех или иных исторических лицах, а отдать предпочтение миниатюрным, подчас почти художественным агиографическим статьям. В приложении представлены фрагменты из работ св. Хуана де ла Крус, подчеркивающими мистический акцент романа.«"На пути" — самая интересная книга Гюисманса… — отмечал Н. Бердяев. — Никто еще не проникал так в литургические красоты католичества, не истолковывал так готики. Одно это делает Гюисманса большим писателем».

Антон Павлович Чехов , Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк , Жорис-Карл Гюисманс

Сказки народов мира / Проза / Классическая проза / Русская классическая проза