Читаем Феникс и ковер полностью

— Вот именно, когти! — подхватила золотая птица. — Одиннадцать тысяч девятьсот сорок когтей — надеюсь, вы успели сосчитать? Так вот, я не удивлюсь, если каждый из этих когтей оставил на ковре свой след.

— Боже мой! — воскликнула Джейн, бессильно опускаясь на пол и поглаживая ближайший к ней край ковра ладошкой. — Ты хочешь сказать, что он изнашивается?

— Его жизнь в этом доме не отличалась особой роскошью — или хотя бы покоем, — сказал Феникс. — Сначала его искупали во французской грязи. Затем дважды засыпали песком с кораллового берега. Окунули в южное море. Хорошенько пропылили в Индии. Сгоняли в Персию за кошками и в страну мускусных крыс за мускусными крысами. И еще Бог знает куда за коровой. А теперь, прошу вас, со всей возможной осторожностью поднимите его и подержите немного на свету.

Со всей возможной осторожностью мальчики подняли ковер и повернули к свету. Девочки взглянули на него и к своему неподдельному огорчению обнаружили, что каждый из упомянутых выше одиннадцати тысяч девятьсот сорока когтей и впрямь оставил в нем маленький кругленький след. Ковер просвечивал, как решето; кроме крохотных дырочек, оставленных кошками и крысами, в нем имелось несколько порядочной величины отверстий непонятного происхождения, две-три залысины и, естественно, ужасный порыв на одном из углов.

— Нужно немедленно починить его! — воскликнула Антея. — Забудьте о моих чулках — в крайнем случае, я нашью на них заплатки из марли. Конечно, это будет ужасно выглядеть и, конечно, ни одна уважающая себя девочка не смогла бы позволить себе такого издевательства, но что поделать — наш миленький бедненький волшебненький ковер для меня дороже всего на свете. Идемте же скорее покупать для него волшебную шерсть!

Они гурьбой вывалили из дому и кинулись к ближайшей лавке. Однако, избегав вдоль и поперек весь Камден-Таун, а заодно и большую часть Кентиш-Тауна, они так и не нашли ни одной лавки, где бы имелась шерсть для починки волшебных ковров. Наконец они решили удовлетвориться пестрой шотландской шерстью, потому что она больше всего соответствовала мелкому узору ковра, и Джейн с Антеей засели за штопку. Пока они трудились, как проклятые, мальчики отправились прогуляться на улицу, а обретший доброе расположение духа Феникс мерил шагами стол (для променада, как он объяснил) и развлекал трудолюбивых сестричек историями о волшебном ковре.

— Нужно сказать, что это вам не какой-нибудь обыкновенный туповатый и неотесаный ковер из Киддерминстера, — вещал он. — У нашего ковра славное прошлое — персидское прошлое, заметьте. Известно ли вам, например, что в старые добрые дни, когда он принадлежал калифам, великим визирям, королям и султанам, никто не мог позволить себе держать его на полу.

— Я всегда думала, что ковры ткутся как раз для того, чтобы держать их на полу, — перебила его Джейн.

— Только не волшебные ковры! — сторого заметил Феникс. — Да если бы каждый встречный и поперечный держал его на полу, от него сегодня вряд ли что-нибудь осталось бы. Да что там — он бы давно рассыпался в пыль! Нет, в старые добрые времена его одевали нежнейшим шелком, прошитым золотом и сказочными драгоценными камнями, и хранили в кедровых сундучках, отделанных жемчугом и слоновой костью. Ему доводилось покоиться и в сандаловых алтарях восточных принцесс, и в пропитанных розовым маслом сокровищницах западных королей. И уж, конечно, никто и никогда не мог позволить себе ходить по нему ногами — разве что во время загаданных путешествий, да и тогда считалось за правило снимать обувь. А вы…

— Пожалуйста, перестань! — сказала, чуть не плача, Джейн. — Ты же прекрасно знаешь, что никогда бы не вылупился из своего яйца, если бы наша милая мамочка не захотела, чтобы мы ходили по этому ковру.

— Да я против этого и не возражаю! Только вам все же следует обращаться с ним поосторожнее, — сказала птица. — Ну ладно, ладно, осуши поскорей свои прекрасные глазки, потому что я собираюсь рассказать вам удивительную историю об азиатском принце, принцессе Зулейке и волшебном ковре.

— Валяй! — сказала Антея. — То есть, я хотела сказать — расскажи, пожалуйста.

— Да будет вам известно, — начала птица, — что принцесса Зулейка, прекраснейшая из всех живших в те времена женщин, еще в колыбели подвергалась воздействию всевозможного волшебства. Ее бабушка была известной колдуньей, и…

Однако девочкам больше ничего не удалось узнать ни о зулейкиной бабушке, ни о самой принцессе, потому что в этот момент дверь комнаты с трескам распахнулась, и на пороге появились запыхавшиеся Сирил с Робертом. Оба были явно чем-то взволнованы. На бледном челе Сирила выступили крупные капли пота, а красную физиономию Роберта, кроме всего прочего, украшала черная полоса сажи.

— Что это на вас обоих нашло? — спросил Феникс, а потом весьма оскорбленным тоном объяснил, что ему представляется невозможным рассказывание удивительных историй в обстановке, когда кто угодно сожет ворваться в дверь и прервать рассказчика на самом интересном месте.

— О, заткнись ты хотя бы на секунду! — сказал Сирил, бросаясь в кресло.

Перейти на страницу:

Все книги серии Псаммиад

Похожие книги

На пути
На пути

«Католичество остается осью западной истории… — писал Н. Бердяев. — Оно вынесло все испытания: и Возрождение, и Реформацию, и все еретические и сектантские движения, и все революции… Даже неверующие должны признать, что в этой исключительной силе католичества скрывается какая-то тайна, рационально необъяснимая». Приблизиться к этой тайне попытался французский писатель Ж. К. Гюисманс (1848–1907) во второй части своей знаменитой трилогии — романе «На пути» (1895). Книга, ставшая своеобразной эстетической апологией католицизма, относится к «религиозному» периоду в творчестве автора и является до известной степени произведением автобиографическим — впрочем, как и первая ее часть (роман «Без дна» — Энигма, 2006). В романе нашли отражение духовные искания писателя, разочаровавшегося в профанном оккультизме конца XIX в. и мучительно пытающегося обрести себя на стезе канонического католицизма. Однако и на этом, казалось бы, бесконечно далеком от прежнего, «сатанинского», пути воцерковления отчаявшийся герой убеждается, сколь глубока пропасть, разделяющая аскетическое, устремленное к небесам средневековое христианство и приспособившуюся к мирскому позитивизму и рационализму современную Римско-католическую Церковь с ее меркантильным, предавшим апостольские заветы клиром.Художественная ткань романа весьма сложна: тут и экскурсы в историю монашеских орденов с их уставами и сложными иерархическими отношениями, и многочисленные скрытые и явные цитаты из трудов Отцов Церкви и средневековых хронистов, и размышления о католической литургике и религиозном символизме, и скрупулезный анализ церковной музыки, живописи и архитектуры. Представленная в романе широкая панорама христианской мистики и различных, часто противоречивых религиозных течений потребовала обстоятельной вступительной статьи и детальных комментариев, при составлении которых редакция решила не ограничиваться сухими лапидарными сведениями о тех или иных исторических лицах, а отдать предпочтение миниатюрным, подчас почти художественным агиографическим статьям. В приложении представлены фрагменты из работ св. Хуана де ла Крус, подчеркивающими мистический акцент романа.«"На пути" — самая интересная книга Гюисманса… — отмечал Н. Бердяев. — Никто еще не проникал так в литургические красоты католичества, не истолковывал так готики. Одно это делает Гюисманса большим писателем».

Антон Павлович Чехов , Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк , Жорис-Карл Гюисманс

Сказки народов мира / Проза / Классическая проза / Русская классическая проза