Феникс (СИ)

   Космические дирижабли покоились на многочисленных опорах, казавшимися слишком хлипкими, чтобы надежно удерживать столь чудовищную массу, несомненно, - металла. Бока звездолетов тускло отблескивали на солнце. Внизу, под опорами, копошились люди-муравьи. Ползали неторопливо машины-жуки. В небе с опаской кружили три вертолета-стрекозы. Вертолеты (скорее всего ооновские) были военными, но приказа атаковать, очевидно, не имели. Издали это напоминало сценки из жизни насекомых, и суть этой жизни была страшной.

   Их "Нива" проехала мимо разбитого, брошенного, с пятнами ржавчины, бэтээра - с распахнутыми люками и обгорелыми шинами. Покореженный пулемет мертвым зрачком уставился в землю. Бронированное чудовище сдохло, очевидно, в тот весенний день, когда летающие блюдца в первый раз попытались захватить этот, старый, еще построенный немцами, аэродром, а леберлийцы пытались этому помешать, имея на него свои виды.

   В трехстах метрах от ближайшего звездолета (казалось, облако присело отдохнуть) их остановил леберлийский милицейский кордон. Дальше следовало идти пешком. Цепь милицейских машин с включенными цветными мигалками на крышах, имела не менее сюрреалистический вид, чем окружающая действительность. Но присутствие милиции хоть как-то сдерживало людей и вносило в этот бедлам относительный порядок. А людей было очень много, и все они были возбуждены и агрессивно настроены. Там и сям змеились многочисленные хвосты очередей. Таких очередей Георгий не видел, пожалуй, со времен табачного бунта, Лигачевского полусухого закона и всеобщей нехватки продуктов питания. Те времена давно минули, но бывшие советские граждане быстро вспомнили все прелести тесного единения: единая цель, единый порыв, единая злость. Полное равенство и отсутствие индивидуального сознания.

   - Вы бы лучше остались в машине, - сказал Георгий Владлену, вдруг обнаружившемуся под локтем. - Зачем вам тут толкаться.

   - Ничего, я тоже пройдусь, разомну ноги, - ответил водитель, заталкивая что-то за пояс ремня и закрывая это что-то застегнутой ветровкой. Он по-мужски - локтями - поддернул штаны и пошел к ближайшему - тарелкообразному - кораблю, на два шага отставая от Георгия, словно прикрывая его тыл.

   Георгий достал из кармана куртки слегка помятую визитку Марго с выпиской данных из "билета" Инги. "Рейс 015, Бета Водолея, палуба N2, каюта 328, место 1216", - с трудом прочел он свои каракули, еще не до конца осознавая реальности происходящего. Ему все еще казалось, что это какая-то игра, спектакль или съемки фильма, и сейчас вот-вот объявят, что съемки закончены, и массовка может быть свободна. Но спектакль все не кончался, и он, Георгий, вынужден был продолжать играть свою роль серьезно и со всей ответственностью.

   Чем ближе они подходили к толпе, тем с большей силой волнение охватывало их и меньше становилось самостоятельных мыслей в голове. Георгий сделал несколько неудачных попыток узнать номер рейса - никто ему не ответил толком. Тысячеголовое чудовище толпы заглатывало его постепенно, ломая об колено его индивидуальную волю, присоединяя к этим копошащимся существам, в коих превратились люди. Не разумом руководствовались они, но лишь животными инстинктами.

   Его грубо толкали со всех сторон, крыли матом, а он еще кое о чем пытался спрашивать, не слыша собственного голоса. Он наступил на кем-то потерянные очки, и ему показалось, что вместе со сломанными стеклами, он втоптал в землю чью-то жизнь. Его зажали с боков и понесли. Из совершенно нелепого в данный момент озорства, Георгий поджал ноги и к своему удивлению обнаружил, что ничего не изменилось, - он по-прежнему продолжал двигаться в тесном единении с толпой. На секунду натиск тел ослаб перед очередным напором, и ему пришлось встать на ноги. Чтобы не задохнуться, уткнувшись в чью-нибудь спину, Георгий резким движением корпуса развернулся и стал боком к движению. Толпа вновь надавила, но уже на плечи, грудь была свободной - можно было дышать. Его вновь поволокло к невидимой ему цели. Он автоматически перебирал ногами, двигаясь боком, точно краб.

   Рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, в таком же положении был зажат относительно молодой, небольшого роста мужичонка. У него было толстощекое, красное от натуги лицо, сплошь заросшее недельной щетиной. Мужичок был почему-то в облезлой зимней шапке и демисезонном пальто, тоже ужасно грязном. Мешковатые черные замызганные штаны, должно быть, сползшие с пояса, гармошкой накрывали старенькие ботинки. Ноги мужичонки не доставали до земли - он передвигался тем же способом, что и Георгий минуту назад. Но видно было, что двигался он таким образом вовсе не из озорства, а по нужде. Правая рука его была поднята и неестественно согнута наподобие гусиной шеи. Лицо его (правильнее назвать - мурло) было серьезным, ему явно было не до шуток.