Феникс (СИ)

   И мы направляемся к кораблю. Работа оказалась необременительной. Я перенес указанные Калерией ящики из одного помещения склада в другое, в точности такое же, так и не поняв смысла перемещения груза. Но от меня никто и не ждал рассуждений, а ждали работы. И я ее выполнил и неожиданно в награду получил баночку шпротов и полбуханки черного хлеба, сладко пахнущего полями Родины. Калерия Борисовна сунула мне эту натуральную оплату в руку решительным жестом, не терпящим возражений. А я и не возражал. Стану я возражать при нашем-то скудном, но что больше всего раздражает, - однообразном пайке.

   Мы взаимно благодарим друг друга, и я бодро топаю к выходу, но Калерия Борисовна окликает меня и просит еще об одном одолжении.

   - Георгий... вы не могли бы нарисовать мой портрет?.. А то в купе у нас такая голая скука. Уюта нет... А большой портрет украсил бы помещение, сделал бы его менее казенным. Желательно маслом...

   - Но у меня нет масляных красок.

   - Я вам все достану, - заверяет она горячо и убедительно, - и краски, и холст, и все, что угодно...

   - Это было бы здорово! - обрадовано оживляюсь я, меня охватывает настоящая творческая лихорадка.

   - Только вы нарисуйте меня в платье XIX или XVIII века, сможете?

   - Отчего же не смочь, - заверяю я, - сможем и в платье написать, можем и без.

   Такая реплика с моей стороны - почти что провокация.

   - Ну что вы... - смущается она, наигранно, - для обнаженной натуры я не достаточно стройна.

   Теперь она провоцирует меня. Она надеется, что я стану ее разубеждать и наговорю ей кучу комплементов. Но я, устав от светскости, счел за лучшее промолчать, чем, наверняка обидел ее. И хорошо, что я промолчал. А то бы мог брякнуть ненароком, что многие художники (но не я) отдают предпочтение живой натуре весьма далекой от идеальных пропорций. И даже более того: чем безобразнее такая натура, тем лучше.

   Покинув хозяйство Калерии Борисовны, я заскакиваю в свою каюту - оставить дивно пахнувший аванс за картину (Боже! как она угадала, что я хотел больше всего на свете в последние дни, не считая, конечно, табака) и отправляюсь в котлован, на один из авральных объектов нашей стройки.

   В первую очередь нам нужно построить ангары для укрытия техники от непогоды. Не дай Бог, все механизмы заржавеют - тогда мы пропали. А дожди здесь, как выяснилось, довольно частое явление. И жара. Жара и дождь. Повышенная влажность, от которой жара только сильней тебя донимает. В общем, все прелести тропического климата налицо.

   До конца смены я добросовестно кидал землю, пока не заломило спину и не потемнело в глазах. Звуковой сигнал с корабля, возвестивший об окончании работ, я встречаю как благословение небес. Наконец-то я смогу отдохнуть и заняться творчеством. Но, оказывается, радость моя преждевременна.

   Сегодня утром с корабля выгрузили громадные деревянные ящики с оборудованием для мини-завода, но укрыть их от непогоды, как водится, забыли. Поздно вечером, когда я работал над эскизом к одной из будущих картин, а Владлен спал, по своему обыкновению зарывшись с головой в одеяло, по радио объявили, чтобы мужчины вышли на авральную работу. Холодный ум советовал мне сидеть на месте и продолжать спокойно работать, но горячее сердце старого комсомольца рвалось из груди.

   И ведь я прекрасно понимал, что авральная эта работа по большей части, если не всегда, есть результат нашего собственного головотяпства, лени и безответственности. Начальство не доглядит, а рабочему по фиг - отсюда производственный травматизм и производственный же героизм. Но общественный инстинкт (а может, мужское самолюбие - я тоже молод, я тоже силен!) выталкивает меня вместе со всеми мужчинами из сухого помещения на растерзание поднявшемуся ветру, под душ тропического ливня.

   Прожекторы корабля световыми перстами протыкают первобытный мрак планеты, освещая участок авральных работ. Дождь льет как из поливального шланга толстыми струями. Из боязни опоздать, я не успел надеть непромокаемую накидку и, как был одетым в корабельную одежду для отдыха, присоединяюсь к работающей команде.

   Под вихрями враждебными мы должны были не только натянуть укрывочный материал, но и закрепить его как следует, чтобы наши труды и материал не унесло ветром.

   Мы героически сражаемся с десятками квадратных метров непромокаемого материала, норовившего взлететь в воздух и утащить тебя за собой, как воздушный шар переполненный гелием. Огромные ветвистые молнии светятся по 3 - 5 секунд кряду, а яркость их столь высока, что кажется, будто взрываются атомные бомбы. Последующий затем грохот, раскалывавший небо и землю, еще больше подтверждает эту мысль. Раскисшая земля - очень плохая опора для ног. Мы часто падаем в жидкую грязь, перемазываемся с ног до головы и становимся похожими на чертей или грешников в аду.

   Наконец, мы одолеваем сопротивление взбесившейся стихии и усталые, но гордые собой, разбредаемся по каютам.