Фениксы и сфинксы. Дамы Ренессанса в поэзии, картинах и жизни

Наутро она наряжается как следует и идет нанимать издателя. Деньги не имеют значения, главное качество. Затем наступают сладкие месяцы хлопот подготовки книги: набор, гранки, вычитка составление титульного листа Всего Кассандра отобрала 311 стихотворений. Она располагает их по совершенно очевидному для нее порядку – ходу развития несчастливой любовной истории: знакомство, начало страсти, счастье, страдание, наконец, новая надежда. На первой странице посвящение – папскому нунцию, гуманисту и драматургу Джованни делла Каза. Новенький томик, пахнущий краской, выходит из типографии. Кассандра с удовлетворением перелистывает страницы. Потом она вызывает посыльного и отсылает один экземпляр в палаццо графа Коллатино.

Но, увы, Гаспара мертва, и бородатым друзьям-интеллектуалам незачем хвалить ее стихи, даже ради Кассандры. Те три сонета были интересны – но целый том обнаженных чувств, не чересчур ли? «Мне кажется, синьорина Кассандра, что сонеты Виттории Колонны, с ее религиозным пылом, более пристали даме. Или пасторали, пейзажи графини Вероники Гамбары… А госпожа Туллия – она ведь любит Петрарку, и по ее трудам это заметно. Увы, ваша сестра не ценила его должным образом». Книгу стихов покойной Гаспары Стампы ставят на дальние полки, она никому не нужна, никто не говорит о ней. Кассандра сделала все что могла. Прощай, Гаспара.

Так грустно закончился 1554 год.

Почти двести лет спустя, в 1738 году, блестящий венецианский аристократ и меценат граф Антонио Рамбальдо после многодневного загула на карнавале решает немного отдохнуть в тишине. Отослав прочь всех роскошных блондинок и строго настрого приказав своему повару готовить только легкую пищу, он бродит по дому предков и наслаждается, перечитывая старые книжки – инкунабулы и рукописи с миниатюрами на пергаменте. Неожиданно рядом с книгой знаменитой куртизанки Вероники Франко – той самой, которая была любовницей Генриха II и писала терцинами, он натыкается на неразрезанный томик какой-то Стампы. Он знаток ренессансной поэзии, но это имя ему не известно. Он на весу открывает книгу, прочитывает страницу, потом, ошеломленный, не сводя взгляда со строчки, пододвигает кресло, усаживается поудобней, прочитывает еще три стихотворения. Удивленный, еще раз проверяет дату издания книги – нет, все правильно, середина шестнадцатого века. Но тогда откуда такая искренность и глубина чувств, такая простота и сила эмоций? Он натыкается на имя Коллатино ди Коллальто – это его прапрадедушка.

За ночь он дочитывает книгу до конца, все 311 стихотворений. Графу Антонио Рамбальдо становится за Коллатино безумно стыдно.

За короткое время он организует второе издание стихотворений Гаспары – впервые за пару веков. Он пишет в предисловии, что делает это, «желая хоть каким-то образом выполнить свой долг перед памятью такой выдающейся поэтессы». Не чуждый стремлению похвастаться, граф заказывает портрет своего предка и помещает его в той же книге вдобавок к гравированному портрету поэтессы (вымышленному – никто не знает, как она выглядела).

Когда книга выходит, он – как и Кассандра раньше – дарит книгу всем своим друзьям.

Затаив дыхание, он ждет реакции – но боится зря. Как оказалось, Гаспара писала не для своих современников, а для потомков.

Вымышленные портреты Гаспары Стампа и Коллальтино ди Коллальто во втором издании ее стихотворений, вышедшем в 1738 г.

ТРАДИЦИЯ СОЗДАВАТЬ ВЫМЫШЛЕННЫЕ ПОРТРЕТЫ ЗНАМЕНИТЫХ ЛЮДЕЙ БЫЛА ОЧЕНЬ РАСПРОСТРАНЕНА В ЕВРОПЕ XVI–XVIII ВЕКОВ. СРЕДИ НИХ МНОГО ГРАВЮР, БЛАГОДАРЯ РАСПРОСТРАНЕННОСТИ И ДЕШЕВИЗНЕ ЭТОЙ ТЕХНИКИ. НЕ СТОИТ ДУМАТЬ, ЧТО ДВА ЭТИХ ПОРТРЕТА ХОТЬ КАК-ТО ПОХОЖИ НА ТЕХ, ЧЬИМИ ИМЕНАМИ ОНИ ПОДПИСАНЫ: ОНИ ВСЕГО ЛИШЬ ОТРАЖАЮТ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ЭПОХИ О ТОМ, КАК ДОЛЖНА ВЫГЛЯДЕТЬ ИДЕАЛЬНАЯ ПОЭТЕССА (КАК МУЗА) И ИДЕАЛЬНЫЙ ВОИН (В ДОСПЕХАХ).

Сегодня Гаспара Стампа считается самой выдающейся женщиной-поэтом эпохи Ренессанса.

Кассандра была бы довольна.

ГАСПАРА СТАМПА

XLVII

Я так устала, так давно я жду,
Так я изверилась в последней вере,
Так плачу, сокрушаясь о потере,
В таком мучительном живу аду,

Что призываю смерть и, как в бреду,

Немилосердной открываю двери.
Молю укрыть в хранительной пещере
И голову под серп ее кладу.

Но Смерть, смирив мой взор неколебимый,

Глуха к мольбам свершить последний взмах —
К призывам возвратиться глух любимый.

Над морем солнце мечется впотьмах,

Охвачено тоской неистребимой,
А милый счастлив на своих холмах.

CLIII