Фениксы не вьют гнезд (СИ)

Эрик надевает пижамный халат, как ни в чем не бывало, занимает с Ниной место за столом, не торопясь, сосредоточенно съедает ужин, перекидывается парой слов с дежурной, и потом возвращается в комнату, чувствуя спиной внимательные взгляды персонала, готового всполошиться при первых признаках буйства. Он не дает им даже повода. Спокойно, без лишних движений, не выказывая ни недовольства, ни раздражения, строго дозируя эмоции доброжелательности и безразличия, Эрик начинает процесс убеждения врачей и санитаров в том, что единичный случай неадеквата был досадным недоразумением и отныне им нечего опасаться.

На это уходит время. Но Эрик уверен, что, сколько бы времени ни прошло, господин ар Варн будет каждый день приходить на их скамейку в парке и ждать его возвращения. Это придает ему сил. Теперь у него есть новая цель, понятная и простая. От простого к сложному. Так легче двигаться.

Эрик начинает есть, спать, отжиматься, бегать по утрам, оставляя Нину на попечение медсестер и санитаров, понимая, что он должен быть в форме во время побега. Он заводит привычку сразу после завтрака приходить с Ниной на скамейку перед парадным входом пансионата. Так он приучает персонал к предсказуемости своих действий, надеясь, что в решительный момент его никто не хватится. Но еще ему кажется, что утреннее сидение на скамейке напоминает Нине прогулки в парке с ар Варном. Поэтому он садится всегда на свою сторону причудливой лавочки и качает дочь на руках, напевая ей на ушко.

Правило первым вставать из-за стола после еды, подниматься в свою комнату и выключать свет сразу после вечернего обхода становится еще одной новой и демонстративной привычкой.

Уже через неделю на него прекращают обращать пристальное внимание. Через две — он окончательно превращается в такого же пациента, как и все прочие несчастные бесцветные люди, нашедшие в заведении свое последнее пристанище. Внешне Эрик Леншерр становится бесшумной тенью, бесцельно и обреченно доживающей свои дни в пансионате, но внутренне он все больше походит на готовую распрямиться в нужный момент пружину. Его мозг ни на минуту не сомневается в правильности придуманного плана. Его воля, пробуждаясь, набирает силу, а его желание дает жизни надежду на обретение смысла в недалеком будущем.

Эрик начинает мечтать. Это для него ново и интересно. Он часто воображает, как вдыхает дым сигарет неуклюжего гиганта, смотрит на его натруженные изуродованные руки, ощущает тяжесть ладони на своем плече. Он представляет себе их второй первый разговор, обсуждение плана лечения Нины в школе профессора, одобрительные кивки, советы, поправки. Иногда Эрик даже идет в своих мечтах еще дальше и воображает, как ар Варн встречается с Чарльзом. В такие минуты Эрик не может сдержать потаенной усмешки. Ар Варн точно найдет с Чарльзом общий язык, как он нашел его с Эриком. Может быть, само разочарование в Ксавье, в его методах, в его малодушии ар Варн растолкует, например, как застаревшее юношеское всезнайство? Может быть, Чарльз тупит из-за того, что у него ум шестидесятилетнего гения, а чувства пятилетнего ребенка, который не знает себе равных в силе переживаний, но не может достичь сопереживания?

Мечтаний оказывается достаточно, чтобы через две недели Эрик действительно почувствовал покалывание магнитных полей в подушечках указательных пальцев. Он потирает кулачки Нины, слабо надеясь, что магнетизм вызовет всплеск узнавания, представляет, что ее потерянная душа стала монеткой, которую можно оживить несколькими театральными пассами.

Он не расстраивается, когда ничего не происходит. А что может произойти в этом мертвом заведении? Здесь ничего не сможет почувствовать радость и счастье, здесь нет места чуду.

Эрик вздыхает, смотрится в зеркало и вытирает полотенцем мокрый лоб. Он слишком много фантазирует в последнее время. Он не может выкинуть из головы Чарльза и его обаяние — это крючок, на который он уже посажен навсегда. Может быть, у ар Варна получится вытряхнуть Профессора из его всезнайства и заставить наконец просто жить, как сейчас получается заставлять жить самого Эрика?

***

Глаза Нины часто моргают, но она не говорит ни слова. Эрик, выйдя с ней к скамейке перед центральным входом, не устроился на ней, как обычно по утрам, а быстро пошел вглубь аллеи. Восемь десять утра. Самая спокойная четверть часа за весь день. Персонал и питомцы пансионата еще размачивают свои бутерброды и овсяные каши в слюнявых ртах. На него никто не обратит внимание. Все уже привыкли, что он первым выходит из-за стола.